Степанида кончиками перстов коснулась воды, провела теми перстами по лицу, затем не вытерла, а как бы обмахнула его платом, и движения были медленные, как у сноходца.
— Пошла я из дверей в двери, из ворот в ворота, и вышла в чистое поле. В чистом поле охорошилась, на все четыре стороны поклонилась, на бел-горюч камень Алатырь становилась, крепким словом заговорилась, чистыми звездами обтыкалась, темным облаком покрывалась. Тот бел-горюч камень Алатырь — никем не ведомый, на том камне стоит столб от земли до неба огненный, под тем камнем сокрыта сила могучая, и той силе нет конца. Выпускаю я ту силу могучую!
Голос ворожеи окреп, загудел.
— Сталь ты крепкая, затупись! Веревка ссученная, перервись! Камень от руки отвались! Кто придет за душой рабы Божьей Алены, отступись!
Теперь пора настала и Алене свое слово молвить.
— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — прошептала она. — Прошу по первому разу.
Взгляд ее прокладывал путь коридором отражений, как бы шел из дверей да в двери, из ворот — да в ворота, и тут только Алена уразумела, откуда взялись и что означают эти древние слова.
— Сталь ты крепкая, затупись… — единым дыханием повторяла Степанида. — Веревка ссученная, перервись…
— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — уже более уверенно произнесла Алена. — Прошу по второму разу.
Как-то странно метнулись язычки свечек, пустили дымки, закоптили — но вроде выровнялись.
В глубине зеркала, там, где ворота и двери сошлись в одну точку, стало зреть нечто черное, такой черноты, что она, казалось, засасывала в себя…
— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — еще не понимая, что творится неладное, воскликнула Алена. — Прошу по третьему разу!..
Оставалось произнести «Аминь», плеснуть в лицо воды а далее уж была забота Степаниды, это ей полагалось закончить заговор, замкнуть его замком и произнести слова для очищения после такой решительной ворожбы.
Но одни воротца за другими наливались чернотой непроглядной, и не отражался более свет нарядных образных свечек, и чернота эта взбухла вдруг, как тесто перестоявшее из квашни! Она выпятилась сразу из обоих зеркал, и того, что на столе, и того, что на коленях, и слилась, и треск со звоном пронеслись по избенке, а свечи разом вскинули огонь чуть ли не к потолку — да и погасли!
— Царь небесный, Пресвятая Богородица! — заголосила Степанида.
Зеркала, неведомой силой притянутые друг к другу, друг от друга отпихнулись, да так, что Алена ощутила сильный толчок в живот. Стулец опрокинулся, и она с ним вместе полетела назад и рухнула бы на пол, кабы не Степанида.
Оба зеркала, свалившись на пол, испускали жуткий звук — негромкое жужжанье, от коего стены избенки мелко и противно дрожали.
Как Степанида с Аленкой на двор вымелись, друг о дружку спотыкаясь, круша всё на пути, едва бочонки с кадушками из сеней не выставив, — ох, лучше и не вспоминать…
Ночь, как оно и положено в мае, была еще прохладная, а обе ворожеи невезучие — в одних лишь исподних рубахах да босиком. А земля-то сырая, так и пронизывает… И не было бы отваги, да холод отваге научил. Крестясь, молясь вслух да при каждом шорохе обратно шарахаясь, вернулись они в избу.
Засветили лучину от печного уголька, вставили в светец и долго пререкались — кому поднимать с полу зеркала-складни.
Наконец договорились — и каждая взяла по одному зеркалу.
— Ах ты, господи… — застонала Степанида.
Маленькие зеркальца в боковых стенках складней оказались целы, а большие, те, что посередке, — вылетели вовсе.
И не в крупные дребезги, и даже не в мелкие дребезги, а вовсе в пыль сверкучую обратились…
— Чтоб те… — буркнула Алена. Она понимала, что Степаниде эти зеркала возвращать хозяйкам, а за починку еще неизвестно сколько платить придется.
Степанида села на лавку, оперлась о стол и пригорюнилась.
Алена стояла, глядя на разбитые зеркала и чувствуя, что страха уже не осталось, а есть злость.
— Ну, будет причитать, — грубо сказала она. — Давай-ка косы заплетем, подпояшемся, распашницы накинем или телогреи, что это мы, как зазорные девки, ночью телешом скачем…
И принялась она плести свою одну косу, как положено незамужней девке, а Степанида — две косы, видать, когда-то с кем-то ее венчали…
Заплетя волосы, уложив их на затылке и повязав плат, ворожея малость пришла в себя.
— Разобраться, с божьей помощью, хочу, — заявила она. — Что-то мы с тобой, Аленушка, видать, сделали не так. Видишь, как нас оттуда стукнуло? Тот, кто проклятие наложил, немалую силу в него вбил, чтоб его на том свете в кипящем котле варили и плакать не велели!
— Выходит, Кореленкина сила меньше, чем та? — спросила возмущенная Алена.
— Кабы не сама Кореленка то была…
— Кореленка?! — изумилась Алена. — Точно ли?
— Откуда я знаю! Уж больно яростно воспротивилось… А тебе бы сперва выучиться с Кореленкиной силой управляться, чтобы всю сразу ее высвобождать, как тот изверг и аспид свою силу высвобождает да в единый удар вкладывает!
И заговорила Степанида, перебирая по словечку всё, что сказали в тот вечер, отыскивая щелочку в своей броне, сквозь которую проникла и одолела их вражья сила. Но всё было сделано так, как Степаниду Рязанку смолоду научили, и ей уже удалось так-то снять с дуры-девки отцовское проклятие, стало быть, за себя она ручалась.
И Алену ругать вроде было не за что — сама же Степанида толковала ей, что главная работа ляжет на ее, Степанидины плечи, она стену возведет, силу камня Алатыря призовет и поддержит Аленины слова, обращенные к зеркалу, сильными заклинаниями.
Однако понимала Алена, что, коли вдвоем они этим делом занялись, а Степанида вину с себя снимает, то, выходит, она, Алена, слаба и бестолкова оказалась!
— Кто ж это у нас на Москве такой сильный? — спрашивала ворожея, не чая дождаться ответа. — В ком же это столько силы и столько злобы набралось?
Алена дулась.
Она так много связывала с этой ночью! И нате вам…
Не поспешит она завтра в Кисловку, чтобы тайно с мастерицами весточку о себе Дунюшке передать. Не отправится на поиски того ведуна глазастого, с золотой ниточкой в пушистых волосах… Всё рухнуло! Всё в мелкую стеклянную пыль разлетелось, вроде тех зеркал…
Однако зеркала из стеклянной пыли заново не соберешь, а душу человеческую, что вдруг сделалась похожа на разворошенный муравейник, откуда муравьи в разные стороны разбегаются, собрать можно! Словно снега рыхлый ком, двумя руками сжать, да еще раз сжать, чтобы стала она каменной плотности!
Это и произвела Алена, благо сила Устиньи Кореленки сама такое подсказала.