«Ну точно, Охрим Устюгов», – признал я наконец голос и поспешил самолично навести порядок, поскольку дело явно припахивало дракой.
– Ну ты, лапотник, вылазь-ка сюда! – уже слышался крик Митрофана.
– А не вылезешь, дак мы сами за тобой слазим, а уж тогда пеняй на себя. – Это Вонифатьич.
– Как лапотника не станет, так и бархатник не встанет, – послышался насмешливый ответ Устюгова, который, подбоченясь, уже привстал со своего места, и я стал опасаться, что могу не поспеть к началу кулачных разборок.
Так и есть, опоздал. Говорил же государю, что стрельцы, которыми пришлось по настоянию Дмитрия заменить моих гвардейцев, непривычны к таким заседаниям, да он заладил одно – твои слишком молоды. И что сейчас эти «старики» – стоят у стен как ни в чем не бывало и откровенно любуются вспыхнувшими раздорами. Да и сам я тоже хорош – надо было не слушать и выжидать, а поспешить пораньше. Зато теперь пожалуйста – открытие первого заседания Освященного собора ознаменовалось пошлой дракой.
Утешало одно – зато по-русски. Как там – если драки не было, значит, свадьба не удалась? Жаль, но пока ликвидировать этот славный добрый старинный обычай у меня не получается.
Порядок удалось навести довольно-таки быстро – стрельцы, завидев меня, спохватились и кинулись разнимать. Орудовали мы дружно, всемером, поэтому угомонили буянов быстро.
– Согласно указу государя о подобающем вежестве, кое приличествует собравшимся тут, – громко объявил я, – этих двоих надлежит троекратно погрузить в сугроб для остужения горячего нрава. – И по моему сигналу Устюгова потащили кунать.
– Вот енто дело, – одобрил Евсеич, осторожно трогая свою припухшую скулу. – Чай, не нам одним.
На самом деле это было неправильно. Он не начинал драку, так что следовало его вовсе простить. Ну да, вон как недовольно загудели дальние скамейки. Понимают, что я неправ. А куда деваться? Иначе обвинят, будто я мирволю простецам. Ну и землякам тоже – мы ж оба из Костромы. Впрочем, благородному сословию в любом случае грозит куда более строгое наказание…
– Учитывая, что оные сыны боярские Данила Вонифатьич Горчаков и Митрофан Евсеич Замочков учиняют драку вдругорядь, для вящего охлаждения умов именем государя повелеваю определить их в холодную на хлеб-воду, дабы пятидневный пост просветлил их заблудшие души.
Теперь загудели на передних скамейках.
«Ну и черт с ними, всем мил не будешь», – озлился я и решительно произнес:
– Есть еще забывшие правила вежества и желающие нарушить государеву волю?
– Как-то сурово ты с ними, – заметил Петр Иванович Горчаков, сидевший на одной из передних скамеек.
– Сказано было – вдругорядь, – хладнокровно пояснил я и добавил: – А будь моя воля, я б таких и в первый раз сразу в холодную определял, потому что сын боярский из бархатников, пусть и не бог весть каких, должен подавать прочим пример, как надлежит вести себя, а он…
– А ведь и верно, – во всеуслышание заявил его сосед.
Вчера-то, за столом, я его не признал, зато потом заглянул в списки, после чего припомнил лицо, показавшееся мне смутно знакомым. Это он давным-давно, сто лет назад, а на самом деле не далее как в январе этого года, прискакал с радостной вестью к царю Борису Федоровичу, что самозванца напрочь разбили под Добрыничами, и получил от государя… А что же он получил-то? Кажется, чин окольничего, а еще… Нет, остального не помню. Да и какого числа все произошло – тоже. Впрочем, дата не столь уж важна. Зато кое-какие заслуги гонца всплыли в моей памяти, чем я и воспользовался:
– Рад, что столь храбрый воин и спаситель князя Мстиславского окольничий Михаил Борисович Шеин тоже со мной согласен, – заметил я. – Вот бы всем прочим сынам боярским так – отличаться лишь на поле брани, да не острым языком, но сабелькой.
– Гля-кась, ведает о тебе, – несколько удивленно протянул Петр Иванович и колко заметил: – А за ложь и обман никаких кар вроде купания в сугробах государем не вменено? – И пояснил: – То я про твою вчерашнюю одежу.
Я открыл было рот, чтобы ответить в том же духе, но остановился, припомнив еще кое-что. Так-так. А ведь оба они – и Шеин, и Горчаков – были в официальной истории воеводами Смоленска, когда Речь Посполитая объявила войну Руси. Помнится, они, возглавляя оборону города, стойко держались чуть ли не два года. Из-за них Сигизмунд так и не подоспел к Москве вовремя. Произойдет ли все это в этой нынешней истории, никому не ведомо, однако ясно одно: как на вояк, на обоих можно положиться. Значит, с князем придется вести себя поласковее.
– Может, и предусмотрено, – вежливо заметил я, – только, что касаемо моей одежи, лжи не было. Тебе ведь, Петр Иванович, тоже никто не воспрещает скинуть с себя сей нарядный кафтан да надеть лохмотья нищего, верно?
– И сказывать про себя яко про холопа?
– Ратного, – поправил я его, – к коим ты тоже относишься, разве нет? Мы ведь с тобой хоть и князья, а если призадуматься, то такие же ратные холопы на службе у нашего кесаря. И про остальное тоже лжи со своей стороны не усматриваю. Кого хочешь спроси – я и впрямь состою на службе у Федора Борисовича. Правда, ты решил, что он – боярин, но я-то сам царевича в титуле не понижал.
– А ведь уел он тебя, Петр Иваныч, – засмеялся Шеин, весело толкая в бок насупившегося соседа. – Как есть уел. И правда ни в чем нам вчерась не солгал. А что мы не так его поняли, так то наша вина.
Горчаков покосился на меня, продолжая хмурить брови и топорщить усы, но длилось это недолго.
– Твоя взяла, князь, – согласился он, но тут же дал совет: – Токмо ты вдругорядь попонятнее сказывай, чтоб мы… – Но договорить он не успел, поспешно поднимаясь со своей лавки.
Я повернулся. Так и есть, явилось наше красное солнышко. Ну наконец-то. А кто это с ним? Оп-па, не забыл моих слов насчет освящения, притащил всех архиереев на собор. А где Игнатий? Ага, нет его. Совсем хорошо. Значит, и тут ничего не запамятовал. Все правильно – пусть святейший заседает в боярской Думе, заодно помогая Дмитрию, а эти тут.
Что ж, пора начинать…
Честно говоря, величия исторической минуты – все-таки открытие первого на Руси заседания парламента – я вообще не ощущал, а спустя неделю, когда я уже уезжал из Москвы, меня обуревали два противоречивых чувства. С одной стороны – радость, что больше не придется высиживать на этих совещаниях, которые, признаться, порядком надоели мне своей бестолковостью. Однако, с другой, я жалел. Слишком рано приходится покидать Освященный собор. Пока еще далеко не все на нем установилось так, как должно, да и из числа поставленных неотложных вопросов удалось решить лишь немногие.
Правда, один из наиважнейших, который больше всех прочих интересовал Дмитрия, то есть о холопах и закладничестве, не просто решили, но решили именно так, как надо для государя, о чем и приняли соответствующее постановление.
Мой расклад оказался на удивление точен. Не только сам Дмитрий, но и все прочие, включая и тех, кто собрался в Набережной палате, страдали от этого явления. Посадские и ремесленники – потому что из-за закладничества остальным, проживающим в слободах или состоящим в сотнях, приходилось платить увеличенное тягло, ибо размеры податей оставались неизменными, а число людей с каждым годом все убывало. Воеводы – потому что выбить это увеличенное тягло куда тяжелее. Купцы и прочие – потому что обидно за себя. В то время как их обдирают как липку, кое-кто не платит вовсе ничего.