Опять-таки вроде и вел он себя на нашем свидании у патриарха Игнатия тише воды ниже травы, вроде бы и ни в чем не перечил государю, но уж больно тяжелый взгляд у дяденьки.
Как у палача.
Точно-точно, я несколько раз ловил его взгляд, устремленный на шею Дмитрия. Полное ощущение, что он примеряется, как лучше хрястнуть по ней топором. Не-эт, такой митрополит нам и даром не нужен, и я дал себе слово, что не только в том, что касается Завидова, но и впредь, если появится возможность каким-либо образом повлиять на мнение государя, сделаю все возможное, чтобы монаха до таких высот не допустили.
Теперь по ратникам… Шеина нельзя – он нужен мне в Прибалтике. Именно ему я наметил доверить воеводство в Колывани. А кого тогда взять? Методом тыка, в кого палец упрется? Я уже и впрямь готов был ткнуть. Знали бы историки, каким манером формируется первое руководство парламента, ухохотались бы, но скорее всего, просто не поверили бы. Вот эта мысль меня и остановила – стало стыдно. Такое серьезное дело, а я дурачусь как мальчишка.
И тут мне пришло в голову, что лучше всего будет, если на это место выберут москвича. А действительно, из всей семерки из столицы – да и то относительно, ибо последнее его место жительства Кострома – один Еловик, да и тот невыборный секретарь, а остальные – кто из Приуралья, кто с Рязанщины, как Горчаков, имеется нижегородец, ростовчанин, а вот Москва отсутствует. Сразу стало легко и просто – голова стрелецкого полка Федор Брянцев.
Остался последний. Он тоже должен быть из благородных, дабы, если что, подменял Горчакова. А кого? Правда, что ли, зажмуриться и ткнуть пальцем, авось кривая вывезет? Но не отважился. Вместо этого я от безысходности «осчастливил» доверием Минина, сунув ему список с оставшимися кандидатами и спросив его точку зрения на каждого.
Тот, насупившись, долго разглядывал фамилии, затем осведомился, почему именно они. Пришлось пояснить свои доводы, что для подмены Горчакова, если тот вдруг приболеет, должен быть человек не ниже стольника и по происхождению князь. Кузьма понимающе кивнул и твердо заявил, что такое сурьезное дельце вот так сразу решить нельзя, но коли я ему настолько доверяю, то к завтрашнему заседанию, на котором предстоит назвать кандидатов, он определится и выдвинет наиболее, на его взгляд, достойного.
На том и уговорились.
Каково же было мое удивление, когда после первых трех выдвиженцев (были у меня подозрения, что выпущенные накануне из холодной Данила Вонифатьич и Митрофан Евсеич сговорились, выдвигая друг дружку) нижегородец встал и назвал мою фамилию. И ведь как хитро все сделал – он же ее еще и обосновал, творчески использовав мой же принцип представительства от разных слоев населения. Дескать, всех помянули, а вот про иноземный люд, которого тоже в достатке на Руси – достаточно вспомнить одну Болвановку под Москвой, – позабыли. И кто, спрашивается, лучше князя Мак-Альпина сможет о них позаботиться?
– Молод больно! – немедленно заорал Данила Вонифатьич.
– И задирист чрез меры, – тут же добавил Митрофан Евсеич.
Народ оживленно загудел, обсуждая мою кандидатуру, причем мне почудилось неодобрение. «Значит, провалят», – подумал я.
Не то чтобы я жаждал этого избрания – Минин и правда меня ни о чем не предупреждал, а если бы сказал о своей задумке, я бы его отговорил. Однако все равно, раз уж выдвинули – провалиться не хотелось бы.
Оставалось молчать и изо всех сил пытаться не покраснеть – все-таки было не по себе. Однако я тут же по старой, с детства сохранившейся привычке искать в любом гадком событии какие-нибудь плюсы, незамедлительно их откопал: «Вот и хорошо. Пять минут позора, зато потом спокойная жизнь. К тому же буду точно знать, сколько человек на соборе мне симпатизируют. Так сказать, достоверно выясню результаты общественного мнения».
Отвлечься помогала и фантазия – ой, что я сделаю сегодня вечером с нижегородцем!
Но пока я мечтал, поднялся Шеин и веско произнес:
– Молод – это верно. Но и умен – тут и гадать не надо. Кого ни попадя приглядеть за нашим Освященным собором государь бы не поставил.
– А вот про задиристость лжа, – взял слово уже избранный и ведущий заседание собора князь Горчаков. – Все видали, яко он енти дни себя вел. А что укорот всяким прочим давал, так то, мыслю, ему не в попрек, а в заслугу.
– И воевода хоть куда, – не выдержав, порывисто вскочил со своего места Лобан. – Вы бы ратников наших поспрошали, дак они вам всем прямо так и поведали бы: мы за князем в огонь и воду.
Все это я выдержал стоически, но когда следом за ними поднялся старый знакомый – Микола-мясник, я был готов провалиться сквозь землю. Его фантазия по сравнению с моей – небо и земля, так что если он сейчас начнет описывать один из моих многочисленных подвигов, как мы вместе с ним на пару гоняли по Москве полки ляхов, мне остается только…
Однако как ни удивительно, но на сей раз он был сдержан, талантом баюна-сказочника не блеснул, лишь деловито заявил, что лучше меня с иноземным людом и впрямь никто не управится.
Вот уж воистину чудно! А где мои великие свершения?! Почему ни слова не сказано, сколько тысяч поляков и литвин пали от моей вострой сабельки, и это не считая других тысяч, которых я просто снес, ухватив павшего коня за ногу и кружа им над головой? «Наверное, приболел», – сделал я вывод и с трудом сдержал счастливую улыбку. Облегчение, которое я испытал от его лаконичного выступления, оказалось столь сильным, что дальнейший ход событий меня особо не интересовал.
Я даже не воспринял всерьез отказ одного из других кандидатов на это место, который заявил, что со столь именитым князем ему тягаться не с руки, поэтому он берет самоотвод. Лишь отметил про себя, что это словечко, которое я ввел в оборот, после моих разъяснений народ не просто запомнил, но и научился правильно применять – прогресс, однако.
Спохватился я, только когда князь Горчаков собрался объявить начало голосования, и торопливо объяснил, что у меня тоже самоотвод, поскольку слишком много выездных дел и… Словом, повторил то, что ранее уже говорил упрямому нижегородцу, решившему без меня меня женить.
Но Петр Иванович был иного мнения, заметив, что причина эта недостойна рассмотрения, ибо любой ратник, тем паче воевода, является государевым человеком, который в любой час и миг должен быть готов по его повелению отправиться куда угодно.
– Так что ж теперь, вовсе никого из нас не выбирать?! – сурово завершил он свою речь, и его пышные усы грозно встопорщились.
Почти сразу троица шустрых подьячих принялась раздавать бумажные кружки для голосования. Учитывая, что кандидатов трое, урн в небольшом отгороженном сквозном закутке для голосования оставили тоже только три штуки – красного, белого и желтого цвета. Моя была красная.
Горчаков еще раз отчетливо повторил для неграмотных, в какую урну надо бросать кругляшок, чтобы отдать голос тому или иному кандидату, особо упомянув про четвертую. Та была черного цвета и всякий раз предназначалась для тех, кто не хочет отдавать свой голос ни за кого. В нее-то я и опустил свой кругляшок – за Евсеича с Вонифатьичем голосовать не с руки, а за себя стыдно.