Я усмехнулся – ишь ты, дядька Багульник, а этому дядьке и восемнадцати не исполнилось. Однако моя усмешка была воспринята как знак неверия в их воинственность и боевитость, так что остальные сразу же принялись доказывать свой героизм, ссылаясь на результаты.
– Да ты сам, княже, подивись, нешто уцелело бы все енто, ежели б не мы? – указал низкорослый, хотя и широкий в плечах, паренек на целехонькие казармы.
– По первости схитрить удумали. Мол, тута теперь ничье – уехал царевич вместях с воеводами, в Кострому жить подались. Тока никто им не поверил, – насмешливо заявил худой и длинный и пренебрежительно сплюнул. – За мальцов посчитали, а дядька Багульник строго-настрого ждать повелел. – И он весело улыбнулся. – Вот и дождались теперича.
– Даже деньгу нам сулили, чтоб мы им тут дозволили чуток повольничать, – встрял в разговор третий. – Токмо мы слова дядьки Багульника накрепко запомнили – гвардию не укупишь, и отказали.
– Они поначалу не послушались, дак мы враз все встали – кто с топором, кто с косой, кто с дубиной. – Это вновь широкоплечий.
– А времени даром не теряем, как и велено. Поутру бегаем, к вечеру опять бегаем, а брусы и тур… тур… – Старший осекся и повернулся к худенькому мальчишке с длинными волосами, стоящему за его спиной. – Как оно?
– Турник, – звонко выпалил тот. – Турник и брусья.
– Во-во, – важно кивнул головой Просвет. – И все, что порушили до нас, все из дерева сызнова выстроили, да и висим на них.
– И от земли отжимаемся, и тяжелое тягаем – ничего не забыли, – добавил звонкоголосый.
– Цыц, Позвон! – рявкнул Просвет. – Не лезь, покамест не вопрошают. – И добавил вполголоса: – А про тяжелое вовсе помолчал бы, а то поведаю, сколь ты тут натягал.
Позвон испуганно осекся, а старший принялся докладывать дальше.
Выслушав их, я решил не разочаровывать мальчишек, так что пришлось ненадолго задержаться и заночевать, а наутро, отправившись в Москву, я оставил в казармах троих ратников, кратко проинструктировав их, чем надлежит заняться с пацанвой в ближайшее время.
Отмахав последний десяток верст, я еще до обедни оказался в столице. По прибытии в Кремль мне пришлось ненадолго заглянуть в свой терем – поздороваться со всеми, поблагодарить Багульника и распорядиться, чтобы он вечером собрал всех старших из остатков тайного спецназа – «нищих», «монахов» и прочих. Слегка перекусив и попарившись в баньке, смывая дорожную усталость, я направился к государю.
Можно было бы обождать до утра, но откладывать в долгий ящик ни к чему – каждый день на счету.
Выяснилось, что появился я весьма и весьма вовремя. Еще бы два дня – и все, опоздал. Оказывается, уже завтра в палаты Дмитрия для получения последнего инструктажа должны явиться князь и кравчий Иван Хворостинин-Старковский, а также дьяк Посольского приказа Дорофей Бохин, назначенные во главе посольства, отправляемого в Швецию. Сам отъезд был намечен на следующий день.
Казалось бы, ничего страшного, пусть уезжают. Но дело в том, что обращаться к шведскому королю послы должны были от имени… Густава.
– Но ты ведь дал мне слово, что уговоришь королевича! – возмущался Дмитрий.
Во как. И ведь не возразишь. С одной стороны, лестно слышать, что твоим обещаниям такая вера, да еще у царя, а с другой…
Пришлось напомнить, что слово было дано только в отношении завоевания Эстляндии и в том, что Русь не будет фигурировать в этом деле. Во всяком случае, официально. А вот с Густавом ли, без Густава – дело десятое.
– И как теперь быть? – впал в уныние Дмитрий, когда я пояснил ему ситуацию со шведским принцем, который уперся не на шутку.
– Король уволился – да здравствует королева! – коротко ответил я.
– Какая королева?! – вытаращился на меня государь.
– Такая, у которой прав на этот престол куда больше, нежели чем у Густава, – пояснил я. – Более того, в своей жизни она уже была королевой Ливонии, хотя и недолго, так что…
Мой рассказ о Марии Владимировне длился недолго. За это время Дмитрий успел не больше десяти раз пройтись из угла в угол, заложив руки за спину и о чем-то напряженно размышляя.
– Опасное это дело – бабы, – выдал он глубокомысленную сентенцию, после того как выслушал меня. – Посидит малость на троне, освоится, а там, чего доброго, ей и замуж захочется. Да еще неведомо, какого жениха себе сыщет. Возьмет да и обвенчается с каким-нибудь наследником, вон хошь с сыном Жигмонта али Карла.
– Навряд ли, – подумав и прикинув, ответил я. – У Жигмонта Владислав подросток, лет девяти, у Карла первенец Густав тоже не намного старше, если только не моложе. Им еще на деревянных лошадках скакать и скакать, а не в постели с женой кувыркаться. Да и потом, когда они в лета войдут, тоже навряд ли – уж больно старовата невеста.
– А ты ее видел? – осведомился Дмитрий.
– А как же, – горделиво заявил я.
– Наш пострел везде поспел, – хмыкнул он. – И она согласна?
– О королевстве речи с нею не вел, так что не знаю, – пожал плечами я. – Но надеюсь, что если как следует постараться, то она поддастся на уговоры.
– Шустер, – по-своему оценил мою уверенность Дмитрий. – Али ты и тут исхитрился загодя с уговорами расстараться?
Он сделал столь недвусмысленный жест, показывая, в чем состояли мои уговоры, что я возмутился:
– Она ж монахиня, государь!
– Ну и что? – простодушно удивился Дмитрий. – А вот король Жигмонт, который ныне покойный [105] , как мне сказывали, на рясу не глядел. Ежели баба приглянулась, все – из любого монастыря увозил. Да и какая разница, монашка она али нет…
– Соперничать с Христом и отбивать невест у такого жениха я бы не стал, даже будучи императором, – проворчал я и в свою очередь мстительно напомнил: – К тому же для Жигмонта баб из монастырей воровали братья Мнишки, включая твоего будущего тестя, а не он сам. – И, чтобы пресечь продолжение разговора на эту тему, торопливо добавил: – А что касается уговоров, то это нам лучше делать вместе. – И принялся рассказывать дальше.
Мол, пока что я ей лишь пообещал передать привет государю как единственному родичу, да еще сказал, что, по всей видимости, он мне поручит командовать одной из ратей для завоевания Ливонии, вот и все.
План дальнейших совместных действий, который я изложил Дмитрию, заключался в следующем. Якобы, когда я передал непобедимому кесарю привет от родственницы и рассказал, что ее, по сути, насильно постригли, государь весьма озаботился ее положением, решил восстановить справедливость и вручить ей ливонскую корону.
Более того, он уже предпринял кое-какие шаги, походатайствовав перед патриархом о признании самого факта пострига недействительным, а после того, как Марфа снимет с себя рясу, превратившись в Марию, и будет пострижена в монахини Годунова, которая некогда повторяла вместо нее слова отречения…