Пообещав во всем разобраться, я отправился с этим списком к Петру Никитичу. Не лучший вариант, не спорю. Но меня оправдывало одно — я счел, что вначале надо сделать дело, то бишь управиться с поляками, а потом заниматься внутренними разборками. Об этом и сказал, намекнув насчет плахи и нынешней возможности не полностью, но частично искупить свою вину, если тот порадеет о благе Руси.
Увы, Шереметев думал иначе. Виду поначалу он не подал, в одночасье став ласковым до приторности. Это его и подвело — перебрал дядя со своей нежностью и заботой. Я насторожился и, заявив, что после таких обвинений мне невместно проживать в его тереме, покинул его, перебравшись в гостиный двор к купцам, хотя он всячески уговаривал не покидать его воеводского подворья, иначе ему потерька чести и всякое такое…
Но что дело зайдет столь далеко, я все равно не предполагал, хотя и поручил своим тайным спецназовцам, которых тоже взял с собой (им же везти обозы с водкой к Оденпе и Юрьеву), походить, побродить, поглядеть. Они-то и доложили мне ближе к вечеру о том, что воевода замыслил нечто нехорошее, ибо тайно и спешно собирает к себе в терем городовую стражу и прочих ратных людишек.
Уже в сумерках я послал Дубца за остальными гвардейцами, оставив по несколько человек на пристани и на дорогах. Правда, со временем не рассчитал. Появиться на подворье им надлежало к полуночи, а Шереметев выступил раньше. Однако получилось еще лучше — гвардейцы подоспели в разгар штурма, и осаждающие гостиный двор в одночасье превратились в осажденных. В горячке первых минут, сбивая излишний пыл, им пришлось дать залп, пристрелив пятерых из числа особо ретивых. По счастью, все они оказались ратными холопами боярина, то есть по поводу их смерти в городе никто не сокрушался. Напротив, узнав, что оба воеводы сидят под замком, псковичи наутро вновь прислали ко мне делегацию с изъявлением благодарности за столь оперативное вмешательство.
— Одно спасибо, и все?! — возмутился я.
— А чего же еще-то? — озадаченно развел руками старший «опчества» Самсон Тихвинец, но спохватился: — Подарок — то само собой. Сбираем ужо.
— Князь Мак-Альпин мзды не берет, — отрезал я. — Потому подарок приму, но… припасами. И чем больше, тем лучше — мне людей своих надо кормить, и не две сотни, а тысячи. Но собирайте побыстрее — завтра уезжаю. И еще одно. Надо помочь моей лекарке, а потому поручите кому-нибудь, чтоб сопровождали ее, когда она станет ходить у вас по зелейным рядам. И брать ей в них все невозбранно и безденежно.
Но когда они ушли, я прикинул, что город без управления оставлять негоже. Поставить рулить самих делегатов? Можно, но непривычные они к этому, навыков нет, да и эти, как их, «лучшие» люди начнут палки в колеса вставлять. В результате непременно возникнет свара, а дела зависнут. В конце концов пришел к компромиссному варианту — Шереметева продолжать держать в остроге, а Грамотина выпустить. У него и грехов поменьше, и в штурме гостиного двора он не участвовал. Но выпустить «условно», предупредив, что даю шанс для реабилитации, не более. А так как он продолжает находиться под подозрением, то распоряжаться всем будет с ведома все той же делегации, к которой я решил присовокупить трех представителей «лучших» людей. Итого восемь, но «меньших» получалось большинство. И без одобрения этой восьмерки Грамотину не дергаться — так-то оно куда спокойнее.
Но это касаемо гражданских дел, а что до военных, то я оставил в Пскове своего сотника Свирида Дудку, придав ему два десятка гвардейцев. Главный наказ: продолжать контроль за пристанью и дорогами, ну и сбор ратников для Юрьева-Литовского. Как только набирается сотня, не мешкая сажать ее в струги, и вперед по Великой до Псковского озера, а дальше по реке Эмбах к осажденному городу.
Выслушав перед отъездом клятвенные заверения Грамотина, что он в лепешку расшибется, но все учинит яко должно, я счел нужным еще разок накрутить ему хвоста для острастки — уж очень мне не понравились его бегающие глазки:
— Ой, гляди, Иван Тарасович. Гляди да помни: ты — не боярин Шереметев. Ты даже не думный дворянин, и, коль вдругорядь дашь промашку, я, когда вернусь обратно, и с Москвой ссылаться не стану — сам тебя в лепешку раскатаю. А псковичи мне за то в ножки поклонятся.
И, выслушав в ответ очередную порцию заверений, чтоб я не мыслил чего, ибо он теперь того, ученый, да и ранее «криво» поступал токмо по повелению Шереметева, отправился обратно в лагерь, благо гонцы из него прибыли накануне вечером. Обоз оказался здоровенным, одной водки сорок телег, и ехал как положено, то есть еле-еле. Словом, тянуться вместе с ним смысла не имело, и я рванул налегке, торопясь узнать что да как.
Новости были и положительными, и не очень. В минус я занес прибытие к полякам казаков. Было их порядка четырех тысяч, не меньше. Поделил их Ходкевич поровну, оставив половину под Оденпе для Сапеги, а вторую забрав себе. Второй заключался в отсутствии людей, посланных к Дурову. Не вернулись они. То ли удалось им найти стрелецкого голову, то ли нет — бог весть. И последний минус, притом весьма жирный, — вражеские пушки. Перехватить их не вышло, ибо они проследовали к Юрьеву чуть раньше выставленных на дороге засад. Получалось, надо поспешать.
Но приятного было куда больше. Гвардейцы, посланные за Хелликом, успели вернуться вместе с эстонцем. Волхв на свои земли еще не переехал — значит, за Световида тоже можно не волноваться. Но особенно меня порадовали известия, касающиеся Оденпе. Оказалось, невзирая на деревянные стены и свою малочисленность, стрельцы продолжали держаться. Правда, из последних сил, а в одной из стен уже зиял пролом, и только ночь не позволила ляхам ворваться через него в город. Однако нет худа без добра. Именно из-за пролома, наспех забаррикадированного осажденными, усвятский староста Ян Сапега сосредоточил свой лагерь в одном месте, сняв круговую осаду. Благодаря этому в Оденпе под покровом ночи удалось просочиться трем нашим стрелецким сотням. Это вообще замечательно.
Итак, рати гетмана по-прежнему разрозненны и о нашем присутствии ни сном ни духом. Значит…
— Планы меняются, — твердо сказал я собравшимся в моем шатре на совещание четырем командирам полков и Зомме. — Мы не комары, чтоб зудеть вокруг Ходкевича и Сапеги, осторожно покусывая и чиня им всякие препоны. Вместо этого мы разобьем их.
— У нас же вдвое меньше людишек, — неуверенно возразил Воейков.
— Пока они не соединились, силы почти равные, — парировал я.
— Почти, да не совсем. Да и стрельцов наших с ляхами не сравнить, — не отставал Богдан. — Опять же казачки.
— Точно, — поддакнул Жеребцов. — Сомнут они нас в чистом поле, ей-ей, сомнут. Положим народец без пользы, и все. Да и Вербное воскресенье послезавтра, а мы ратиться. Грех.
— А ты чего молчишь, Мартыныч? — улыбнулся я.
— Я опосля Эстляндии с Нарвой и Ревелем все, что хошь, от тебя на веру приму, князь, — хмыкнул Зомме. — Сказываешь, побьем, стало быть, непременно побьем, верно? — И он повернулся к своим полковникам.