— Знамо, — согласился Долмат Мичура.
— Токмо как, покамест не знаем, — солидно добавил Микита Голован. — Но, мыслится, ты уже все обдумал, княже, да нам сейчас о том поведаешь.
— Обдумал, — кивнул я. — Значит, так. Никакого чистого поля не будет. Жирно для них. Они напали, никого не предупреждая, словно тати, ну и нам это делать ни к чему. Потому поступим следующим образом…
План мой базировался не только на неожиданности. Плюс к ней плотный охват, синхронность действий и… немаловажное дополнение в виде сонного зелья, которое успела изготовить Резвана. Количество его было не ахти, но оставалось довольствоваться таким. Его мы уже залили в бочки с водкой, половина которых должна завтра ближе к вечеру добраться до ляшско-казачьего лагеря под стенами Оденпе.
Старшим в обозе я назначил Емелю, наскоро сочинив для него соответствующую легенду. Сам он из Кракова, едет за товаром во Псков, а попутно решил доставить груз для страждущего народца, ну и заодно скупить у них добычу, ежели таковая имеется. А водка, дескать, у него особая, «семицветная», настоянная на семидесяти семи травах, облегчает страдания от всех нутряных болезней, многие из которых вовсе вылечивает. Если станут просить налить в долг — противиться не надо, но вслух всячески переживать, канючить про деньги, убытки, торговаться о цене и так далее. Словом, вести себя естественно. Но предупредил:
— Там по большей части казаки. Они народ буйный, с торгом переигрывать не рекомендую. И вообще, возможно всякое, в том числе самое худшее…
Договаривать не стал, вместо того известив, что наш священник отец Никон ждет в своей палатке всех желающих исповедаться и готов отпустить им грехи.
Заснуть пораньше у меня не получилось. Жеребцов все-таки не удовлетворился моим ответом насчет того, что, коль я назначил сражение в ночь на Вербное воскресенье, стало быть, и ответ перед богом держать мне. Решив убедиться наверняка, Давыд, захватив с собой и Воейкова, подался в палатку к священнику и поинтересовался, верно ли сказывал князь. Никон же, едва услышав о дате, ринулся ко мне, попутно прихватив с собой обоих стрелецких голов.
Я внимательно, не перебивая выслушал его просьбу отложить нападение. Мол, до сей поры он помалкивал, полагая, что времени предостаточно, но, видя столь неразумную спешку, ныне вынужден… Ну а далее последовало предупреждение и про Вербное воскресенье, и про то, что в Великий пост на Руси воевать вообще не принято.
— Стало быть, сядем и начнем поститься, а выступим после Пасхи, так? — хладнокровно осведомился я, не собираясь лезть на рожон против освященных веками обычаев.
Да и куда тут лезть, коли такого мнения придерживались и стрелецкие головы. Не зря они сейчас маячили за спиной Никона. Вслух, правда, никто свою солидарность со словами священника не выражал, и на том спасибо, но, судя по их нахмуренным лицам, точку зрения Никона разделяют на все сто.
— Да и опосля не следует, — почувствовав мою уступчивость, поднажал священник. — Кто ж на Светлую седмицу брань учиняет? То и вовсе грешно.
Во как! Получалось, нам здесь томиться в безделье аж полмесяца. Ну-ну. Однако спорить не стал, уклончиво заявив, что, возможно, отец Никон и прав, а там как знать. И вообще, утро вечера мудренее, потому окончательно решу завтра. Ныне же еще раз как следует обдумаю сказанное, хотя, наверное, и впрямь откажусь от своей задумки. Коли грех, так чего там, отложим.
— А ты как мыслишь? — осведомился я у Корелы, стоявшего подле моей палатки и неодобрительно глядевшего вслед уходящему священнику.
— Грешен я, князь, — вздохнул он. — Сдается, война войной, а церква церковью, и смешивать их неча. Потому ежели и впрямь откажешься, то зря.
Я довольно улыбнулся. Сам-то я менять в своих планах ничего не собирался, а с Никоном решил уладить щекотливый вопрос о сроках с помощью… Христа.
Авось не впервой. Еще на пути в Прибалтику, чтоб настроить народ на предстоящие бои, на втором по счету привале я, собрав всех — и воевод и сотников, — оповестил их, что час назад, когда молился у себя в палатке перед иконами, было мне явление Спасителя.
Смотрит в очи, тихо пальцы он кладет мне на чело,
И руки прикосновенье братски нежно и тепло.
И счастливый, и дрожащий, я припал к его ногам
И края святой одежды прижимал к моим устам. [65]
Появившись передо мною, он предупредил, что наше воинство ждет тяжкое испытание, ибо надвинулись на мирные грады королевны Марии Владимировны ляшские супостаты, ведомые некими известными воеводами.
Думается, несмотря на вдохновенное красочное описание, поначалу мне поверили далеко не все. Пожалуй, и половины не набралось. Но когда появилось посольство из Мариенгаузена, стали смотреть на меня иначе. Оказывается, князь у них не просто удачливый, но и настолько праведный, что даже Христос с ним эдак по-свойски воркует.
Теперь получалось, самая пора вновь «увидеть» чего-нибудь эдакое.
К делу я подошел со всей серьезностью, принявшись для начала лопатить Евангелие, которое вручила мне на прощанье Ксюша. А ведь поначалу не хотел брать — больно тяжелая книжица. В одних деревянных створках, которые пошли на обложки, килограмма три, не меньше, ну и плюс листы. Словом, вес изрядный. Но, устыдившись — все-таки подарок любимой, — прихватил. Ан поди ж ты, кажется, и впрямь пригодилась. Листал я страницы долго, старательно выискивая подходящие фразы, ибо требовалось процитировать слово в слово, а я в церковнославянском ни в зуб ногой. Хорошо хоть знал, где примерно искать, не то провозился бы до самого утра, а так управился за пару часов. Раз десять прочитал вслух, запоминая, и собрался завалиться спать, но тут мне пришло на ум еще кое-что. Вербное, говорите? Так-так. Помнится, видел я тут в округе парочку верб. Как раз сгодятся для вящего убеждения особо подозрительных.
Но вначале я отправил Дубца к сотням Второго полка, послушать, о чем говорят, для проверки общего настроя — не трусят ли, все-таки завтра у них первый бой. Выждав минут десять, я тоже подался наружу и, побродив по лагерю, незаметно свернул в лесок. Плутал долго — ночью все не как днем, а факел брать нельзя, никто не должен видеть. Лишь через час, не раньше, удалось отыскать вербу и срезать с нее веточку. Но вернуться успел до появления в шатре своего стременного, и мое отсутствие осталось для него незамеченным.
А поутру я, вызвав к себе священника вместе с Воейковым и Жеребцовым, заявил, что мне снова было видение.
Вижу, двери отворились, и волною хлынул свет,
Кто-то чудный мне явился, в ризы белые одет… [66]
На сей раз Исус был какой-то грустный. Я его спрашиваю, отчего он опечален, а Христос в ответ: ведаю, будто решил ты остановиться и ожидать иного часа, а потому скорблю по душам христианским, кои окажутся загублены за те дни, что ты медлить станешь, с места не трогаясь.