Меня не порадовало известие о том, что этот медальон всем несет смерть.
— А вы действительно думаете, что простому парню вроде меня мог попасть в руки такой же талисман?
— Я поручился бы в том сотней обломков Истинного креста и десятками пальцев и зубов великих святых. Кто разберет, где подлинная реликвия, а где фальшивка? Достаточно осознания того, что отдельные личности отчаянно хотят заполучить украденную, как вы сами сказали, безделушку.
— Может, Смит и прав. Допустим, она у меня есть, тогда мне лучше бы избавиться от нее. Или отдать ее вам.
— О нет, мне не надо! — Он явно встревожился. — Я не в состоянии ни воспользоваться ею, ни разгадать ее тайну. Если легенды правдивы, то этот медальон может обрести истинный смысл только в Египте, там, где его изготовили. Кроме того, человека, завладевшего им не по праву, ждет беда.
— Уж в этом я убедился, — уныло признался я. Избиение, убийство, бегство, банда грабителей… — Однако, к примеру, такой ученый, как Франклин, сказал бы, что все это иррациональная чепуха или глупые суеверия.
— Или воспользовался бы новыми научными знаниями, чтобы исследовать его.
Меня порадовало явное отсутствие жадности у Стефана, особенно учитывая, что его рассказы разворошили угли моей собственной алчности. Слишком много разных группировок хотели заполучить этот медальон или запрятать его подальше: Силано, бандиты, французская экспедиция, англичане и эта мистическая ложа египетского обряда. Все это наводило на мысль о его баснословной ценности, а значит, мне решительно нужно сохранить его до появления выгодного торгового предложения либо самому разобраться для чего, черт возьми, он предназначен. Последнее как раз подразумевало поход в Египет. А пока надо действительно держать ухо востро.
Я глянул на Сариллу.
— А могла бы ваша славная гадалка заглянуть в мое будущее?
— О, она мастерски читает по картам Таро.
Он прищелкнул пальцами, и она принесла колоду таинственных карт.
Мне приходилось прежде видеть их картинки с волнующими фигурками смерти и дьявола. Молча присев у костра, она выложила несколько карт, подумала и открыла еще пару: мечи, любовники, кубки, маг. Озадаченно размышляя над ними, Сарилла хранила молчание. Наконец она подняла одну карту.
Там был изображен глупец, или шут.
— Вот определяющая карта.
Что ж, этого следовало ожидать.
— Неужели это я?
Она кивнула.
— Вы тот, кто ищет.
— Что ты имеешь в виду?
— Карты говорят, вы узнаете, что я имею в виду, когда попадете в нужное место. Вы тот шут, который должен отыскать шута, стать мудрым, чтобы найти мудрость. Вы искатель, но сначала вам необходимо найти, что искать. Больше этого вам лучше не знать.
И она действительно ничего больше не добавила. Извечные пророческие уловки: неопределенные обещания, как в тонко составленном договоре. Я выпил еще вина.
Было уже далеко за полночь, когда мы услышали тяжелый топот лошадиных копыт.
— Французская кавалерия! — предостерегающе прошептали цыганские часовые.
Лес наполнился бряцанием оружия и хрустом ломающихся под копытами веток. Мгновенно погасли все лампы, кроме одной, и все, кроме Стефана, исчезли в кибитках. Сарилла взяла меня за руку.
— Вам надо раздеться, если вы хотите, чтобы вас приняли за цыгана, — прошептала она.
— Вы хотите меня замаскировать?
— Да.
В общем-то в этом был известный смысл. И лучше все-таки Сарилла, чем тюрьма. Держа за руку, она скрытно отвела меня в вардо, так они называли свои кибитки, ее гибкие пальцы помогли мне сбросить грязную одежду. Она и сама не замедлила раздеться, ее фигура поблескивала в тусклом свете. Ну и денек! Я лежу в кибитке, прижавшись к ее теплому шелковистому телу, слушая, как Стефан тихо беседует о чем-то с кавалерийским лейтенантом. До меня донеслись слова: «Сидней Смит», за ними последовали раскатистые проклятия, после чего с угрожающим стуком начали распахиваться двери кибиток. Когда дошел черед до нас, мы с притворной сонливостью глянули на непрошеных гостей, а Сарилла позволила одеялу соскользнуть со своей обнаженной груди. Уж поверьте мне, они долго не могли отвести взглядов, но, разумеется, не от меня.
Позже, когда драгуны ускакали, я выслушал ее дальнейшие предложения. Довлело надо мной проклятие или нет, но путешествие в Тулон явно обернулось к лучшему.
— Покажи-ка мне, как это делается в Египте, — прошептал я цыганке.
Спустя месяц, 19 мая 1798 года, я стоял на квартердеке французского флагмана «Ориент» со ста двадцатью пушками на борту, почти бок о бок с самым честолюбивым человеком Европы. Все вместе, включая командный состав армии и ученое собрание, мы созерцали, как мимо нас великолепным строем проследовало сто восемьдесят морских судов. Египетская экспедиция началась.
Средиземноморская синева побелела от парусов, корабли кренились под свежим ветром, и палубы еще блестели после шторма, который, как мы надеялись, задержит выход в море знаменитой британской эскадры. Когда флот вышел из тулонской гавани, пенные барашки, словно белозубые улыбки, украсили корабельные носы. На верхних палубах самых больших кораблей собрались военные оркестры, медные инструменты поблескивали на солнце, и музыканты состязались между собой в шумовом сопровождении парада, вовсю наигрывая французские марши и патриотические мелодии. Пушки городской крепости взорвались салютным залпом, им вторил не менее громкоголосый хор тридцатичетырехтысячного войска, погруженных на корабли солдат и моряков, разражавшихся бурными приветствиями при проходе мимо флагмана Бонапарта. Он выпустил бюллетень, обещавший каждому участнику похода достаточно трофеев для покупки шести акров земли.
Это было только самое начало. Менее значительные конвои из Генуи, корсиканского Аяччо, родного городка Бонапарта, и итальянской Чивитавеккьи вскоре добавят свои силы к французскому корпусу для вторжения в Египет. Когда мы пришли на Мальту, там оказалось в сумме около четырехсот кораблей и пятидесяти пяти тысяч воинов, к которым прилагались тысячи лошадей, сотни повозок и полевых пушек, более трех сотен опытных прачек, нанятых также и для укрепления боевого духа армии, и множество провезенных контрабандой жен и любовниц. Для офицеров в трюмы загрузили в общей сложности четыре тысячи бутылок вина, к которым прибавилось восемьсот бутылок отборного вина из личных погребов Жозефа Бонапарта, присланных для обеспечения пиров его брата. А сам командующий не преминул погрузить на борт шикарную городскую карету, намереваясь со всем великолепием отметить прибытие в Каир.
— Мы же французская армия, а не английская, — заявил он своему штабу. — Нам даже в походах живется лучше, чем им в замках.
Пройдет не так много времени, и это его замечание будет вспоминаться с горечью.