В Тулон я прибыл после долгого блуждания в тихоходных цыганских повозках. Это была приятная передышка. Славные потомки «египетских жрецов» научили меня простым карточным фокусам, пояснили значения карт Таро и поведали множество историй о пещерах с сокровищами и о могущественных храмах. Никто из них, разумеется, сроду не бывал в Египте и даже не задумывался, есть ли хоть крупица правды в их байках, но сочинение увлекательных историй являлось одним из главных талантов и источников дохода цыганского племени. Я видел, что они предсказывали самую радужную судьбу как молочницам и садовникам, так и полицейским. Они крали то, что не могли заработать с помощью своей богатой фантазии, и спокойно обходились без того, что не могли украсть. Следование вместе с табором до Тулона оказалось гораздо более приятным завершением моего бегства из Парижа, чем в почтовой карете, хотя я и осознавал, что мое исчезновение и задержка встревожат Антуана Тальма. И хотя мне удалось отлично отдохнуть от масонских теорий этого журналиста, я с сожалением расстался с пылкой Сариллой.
Тулонский порт, переполненный солдатами, моряками, военными поставщиками, трактирщиками и проститутками, сильно смахивал на сумасшедший дом, занятый суетливыми дорожными сборами. Узнаваемы были и знаменитые ученые в их высоких головных уборах; заинтересованные и настороженные, они неуклюже выступали в своих еще жестких от новизны ботинках. Блестящие и важные, как павлины, офицеры щеголяли в роскошных мундирах, а простые солдаты весело и увлеченно обсуждали будущую экспедицию, о цели которой никто из них не имел понятия. Мой зеленый сюртук был таким поношенным и грязным, что я практически не выделялся в толпе, но предпочел побыстрее взойти на борт «Ориента», чтобы оказаться наконец вне досягаемости для бандитов, антикваров, жандармов, фонарщиков и всех прочих типов, имевших желание навредить мне. Именно на борту я и воссоединился с Тальма.
— Я уже испугался, что мне предстоит без дружеской поддержки встретить все опасности этого восточного похода! — воскликнул он. — Бертолле тоже расстроился! Mon dieu, [22] что с тобой случилось?
— К сожалению, я никак не мог послать тебе весточку. Оказалось, что разумнее всего продолжить путь, не привлекая внимания. Я понимал, конечно, что ты будешь волноваться.
Он обнял меня.
— Где медальон? — жарко прошептал он мне на ухо.
На сей раз я повел себя более осмотрительно.
— В надежном месте, приятель. В очень надежном месте.
Он глянул на подарок Сиднея Смита.
— А что это у тебя на пальце? Новое кольцо?
— Да, цыгане подарили.
Мы с Тальма вкратце рассказали о наших приключениях. Он сказал, что после моего бегства от кареты оставшиеся в живых бандиты в страхе разбежались. Тут прибыл кавалерийский отряд, гнавшийся за каким-то другим беглым преступником. В темноте царила полная неразбериха — и эти всадники поскакали в лес. Однако драгуны помогли кучерам убрать с дороги бревно, и наша путешествующая компания в результате добралась до гостиницы. Тальма решил подождать меня денек, до следующей почтовой кареты, на тот случай, если мне удастся выбраться из леса. Но я так и не вернулся, и он поехал в Тулон, опасаясь, что меня убили.
— Цыгане! — вдруг воскликнул он, удивленно взглянув на меня. — Да у тебя просто талант влипать во всякие неприятности, Итан Гейдж! Но как же лихо ты застрелил того бандита. Я сначала перепугался, а потом изумился и даже обрадовался!
— Он же едва не убил тебя.
— Повезло тебе, ты же учился у краснокожих индейцев.
— В путешествиях мне доводилось сталкиваться с разными людьми, Антуан, и я научился протягивать одну руку для приветствия, а в другой держать оружие. — Помолчав, я спросил: — А что, он умер?
— Его оттащили куда-то, истекающего кровью.
Что ж, какие только неожиданности не поджидают человека в ночной темноте.
— А правду говорят, что все цыгане — мерзавцы? — спросил Тальма.
— Ни в коей мере, если, конечно, присматривать за своими карманами. Они спасли мне жизнь. А их острые приправы пробуждают чувства, удовлетворяемые их женщинами. Это бездомные, безработные и свободные как ветер люди.
— Похоже, ты нашел братьев по духу! Даже странно, что ты вернулся!
— Они считают себя потомками египетских жрецов. У них ходят легенды об одном утерянном медальоне, якобы открывающем путь к какой-то древней тайне.
— Ну конечно, это сразу объясняет интерес к нему ложи египетского обряда! Сам Калиостро пытался противостоять традиционному течению современного масонства. Наверное, Силано считает, что с помощью этой реликвии их ложа получит весомые преимущества. Но чтобы решиться на откровенный разбой! Должно быть, тот секрет действительно очень важен.
— А что слышно о Силано? Разве он не знаком с Бонапартом?
— До нас дошли сведения, что он отбыл в Италию — возможно, в поисках новых сведений о твоем выигрыше. Бертолле рассказал об этом медальоне нашему генералу, весьма заинтересовав его, но Бонапарт также назвал масонов глупцами, увлеченными детскими сказками. Хотя с ним не согласны его же братья Жозеф, Люсьен, Жером и Луи, поскольку все они стали членами нашего братства. Наполеон сказал, что хотел бы побеседовать с тобой как о Луизиане, так и о твоем выборе драгоценностей, но, по-моему, он просто пытается сейчас подольститься к американцам. Он высоко ценит твои связи с Франклином. Видно, надеется, что в свое время ты поможешь ему наладить отношения с Соединенными Штатами.
Обществу знаменитых ученых, загрузившихся на флагманский корабль, Тальма представил меня как знаменитого беглеца. Мы входили в состав комиссии из ста шестидесяти семи мирных профессионалов, которых Бонапарт пригласил участвовать в его экспедиции. В ее состав входили девятнадцать инженеров, шестнадцать картографов, два художника, один поэт, один востоковед и великолепная плеяда математиков, химиков, антикваров, астрономов, геологов и зоологов. Я вновь встретился с Бертолле, который сформировал большую часть этой научной команды, и должным образом был представлен нашему генералу. Мое гражданство, близость к знаменитому Франклину и история спасения от грабителей произвели сильное впечатление на молодого завоевателя.
— Электричество! — воскликнул Бонапарт. — Представляете, как было бы здорово, если бы мы сумели овладеть силой грозовых разрядов, исследованных вашим наставником?
А на меня произвело впечатление то, что Наполеону удалось стать командующим такой грандиозной экспедиции. Самый знаменитый генерал Европы оказался тощим, низкорослым и обескураживающе молодым мужчиной. Лишь четверо из тридцати одного командира его штаба были моложе Бонапарта, стоявшего на пороге тридцатилетия. Вдобавок, поскольку критерии англичан и французов отличались, английские пропагандисты явно преувеличивали недостаток его роста — на мой взгляд, как раз рост у него был вполне приемлемый, пять фунтов шесть дюймов, — но на его субтильной фигуре сапоги действительно казались чересчур высокими, а шпага едва не волочилась по земле. Парижские насмешницы окрестили его Котом в сапогах, и он навсегда запомнил обидное прозвище. Египет превратит этого молодого солдата в того Наполеона, который будет штурмовать мир, но пока на палубе «Ориента» стоял еще другой Наполеон; он выглядел гораздо более человечным, более порывистым и мятущимся, чем более поздний несгибаемый титан. Историки творят кумиров, но современники видят живого человека. В сущности, стремительное возвышение Наполеона во время революции вызвало не только удивление, но и досаду, и кое-кто из его старших соратников втайне желал ему провала. Однако самоуверенность Бонапарта соперничала с его громадным тщеславием.