Возможно, четырехчасовая точка соответствует тому же числу следующего месяца, или 21 октября.
Итак, по моим предположениям, дата 21 октября, знак Водолея и эта пирамидка должны быть как-то связаны между собой. Водолей, по словам Нуэ, считался знаком, избранным египтянами для обозначения разлива Нила, который мог достигать осенью высшей точки.
Может ли быть 21 октября священным днем? Кульминацией подъема Нила? Уж не тогда ли следовало посещать пирамиду? На медальоне была волнистая линия, изображающая воду. Есть ли тут какая-то связь? Наверное, чтобы понять ее, нужно дождаться этого священного дня?
Вновь меня начали одолевать сомнения. Я хватался за соломинку… и все-таки что-то в этом есть, из общей неопределенности всплывала какая-то дата. Это была сумасбродная гипотеза, но я надеялся, Енох и Астиза сумеют уловить в ней смысл. Устав от неразрешимой головоломки, я вдруг задумался об этой странной женщине с невообразимо таинственным прошлым. Жрица? Какова же ее миссия в этом деле? Справедливы ли подозрения Тальма? Неужели она и вправду знала Силано? Невероятно, и тем не менее все попадающиеся мне на пути люди оказывались удивительным образом связаны. Но я не боялся ее… я скучал по ней. Мне вспомнилась наша вечерняя встреча в прохладном дворике Еноха под небесным куполом, когда на плиты уже легли голубоватые тени, а аромат специй и дымок, исходивший из кухни, смешивался с запахами пыли и воды фонтана. Погруженная в созерцание, она молча сидела на скамье, и я, тоже онемев, стоял столбом. Просто смотрел сбоку на ее лицо и блестящие волосы, и она дала мне время полюбоваться собой. Тогда не существовало хозяина и служанки, чужестранца и египтянки, мы были всего лишь мужчиной и женщиной. Мне не хотелось разрушить это очарование, потревожив ее.
Поэтому я просто смотрел, осознавая, что этот момент останется со мной на всю жизнь.
Из приятных грез меня вывели звуки какой-то суматохи. Сверху доносились крики, топот бегущих ног и барабанная дробь. Я поднял глаза к потолку. Что еще такое? Какие-то морские учения? Я постарался сосредоточиться, но паника на корабле, похоже, нарастала.
Тогда я стал барабанить в дверь, чтобы меня выпустили. Увидев открывшего дверь вахтенного, я поинтересовался:
— Что там у вас происходит?
Он, прислушиваясь, задрал голову.
— Англичане!
— Здесь? Сейчас?!
Он обернулся ко мне, в тусклом фонарном свете его лицо выглядело мрачным.
— Нельсон.
Оставив календарь, я присоединился к людскому потоку, взлетающему на артиллерийские палубы; моряки чертыхались, проклиная неподготовленность корабля к боевым действиям. Наш флагман напоминал пакгауз, в котором приняли, но не успели толком распределить изрядную партию товаров. Матросы бросились устанавливать по местам пушки, карабкались на реи и убирали ремонтные леса.
Я поднялся на свежий воздух верхней палубы.
— Снять тенты! — проревел капитан Касабьянка. — Сигнальте всем нашим на берегу немедленно вернуться на корабли! — Он повернулся к своему сыну Жоканту. — Ступай организуй подносчиков пороха.
Паренек, на вид скорее радостно возбужденный, чем испуганный, мгновенно скатился вниз, чтобы наладить поднос боеприпасов к изголодавшимся пушкам.
Я поднялся на ют к адмиралу Брюэсу, изучающему положение на море в подзорную трубу. Горизонт белел парусами, ветер быстро гнал в нашу сторону большие неприятности. Эскадра Нельсона шла на полных парусах, и вскоре я уже насчитал вереницу из четырнадцати судов. У французов было тринадцать линкоров и еще четыре фрегата — преимущество на нашей стороне, — но мы стояли на якоре, не готовые сразу принять бой. По бокам от «Ориента» выстроились два ряда, по шести линкоров в каждом. Кроме того, англичане, похоже, вовсе не собирались дрейфовать. Они неслись на нас, точно стая разгоряченных гончих, рассекая носами пенившиеся волны. Они явно рвались в бой.
Брюэс задрал голову.
Я рискнул оторвать его от дел.
— Адмирал!
— Множество наших людей на берегу, боеприпасов мало, у нас спущены паруса и половина экипажей больна, — бормотал он себе под нос. — Я же предупреждал. И вот теперь в таком положении мы должны принять бой.
— Адмирал, — вновь отважился обратиться я. — Я закончил исследование. Мне сойти на берег?
Он непонимающе смотрел на меня, но потом вспомнил о моем задании.
— Ах да, Гейдж. Слишком поздно, американец. Все шлюпки отправились за нашими матросами.
Пройдя на подветренную сторону корабля, я выглянул за борт. Действительно, все корабельные баркасы уже спешили к причалам, чтобы забрать оттуда членов экипажей, которые, на мой взгляд, не слишком-то торопились вернуться.
— Ко времени возвращения баркасов англичане уже будут перед нами, — сказал Брюэс. — К сожалению, вам придется быть нашем гостем в этом сражении.
Не выразив никакой радости по этому поводу, я вновь глянул в сторону английских кораблей, выглядевших как отменные быстроходные крепости под тугими парусами, с ловкими верхолазами, точно муравьи ползающими по реям; все пушки у них готовы к бою, и флаги воинственно полощутся на ветру красными волнами. Будь я проклят, если они не выглядят чертовски грозной армадой.
— Солнце уже садится, — заметил я с надеждой в голосе. Англичане, наверное, не будут сражаться в темноте.
Адмирал посмотрел на приближающуюся эскадру с выражением усталой покорности. Теперь мне стало отчетливо видно, как сильно исхудал он от дизентерии; по-моему, он был готов к жестокой схватке не более, чем бегун, только что пробежавший марафонскую дистанцию.
— Ни один нормальный человек не стал бы, — ответил Касабьянка. — Но на нас надвигается Нельсон. — Он резко сложил подзорную трубу. — Советую вам спуститься обратно в сокровищницу. Она находится ниже ватерлинии, там самое безопасное место.
Мне не хотелось сражаться с англичанами, но не хотелось и показаться трусом.
— Если бы вы выделили мне винтовку…
— Нет, даже и не думайте. Это морское сражение. Вы ученый, и ваша задача вернуться к Бонапарту с нужными сведениями.
Он хлопнул меня по плечу и, отвернувшись, начал отдавать очередные приказы.
Слишком одолеваемый любопытством, чтобы прятаться в трюме, я медленно прошел вдоль борта, возмущенно извергая бессмысленные и молчаливые проклятия в адрес нетерпеливого Нельсона. Любой здравомыслящий флотоводец, видя багровеющий закат, приказал бы сбавить ход, занял оборонительную позицию и, накормив своих людей горячим ужином, дал им выспаться перед началом боя. Но Нельсон уже прославился своими дерзкими абордажами, когда, не удовлетворившись захватом одного французского корабля, возглавил и захват второго, первым перепрыгнув на его палубу. И сейчас он явно не собирался медлить. Чем ближе подходили англичане, тем больше страха слышалось в криках французских матросов. Это было безумие! И однако становилось все очевиднее, что сражение произойдет на закате.