— Отец!
Провожавший меня в сокровищницу парнишка вдруг выскочил на палубу и с распахнутыми от страха глазами бросился к капитану.
В ответ Касабьянка крепко выругался и поднялся на ноги. Он получил небольшое осколочное ранение, скорее разъярившее его, чем нанесшее серьезный вред.
— Ступай вниз, как было приказано, — прорычал он.
— Я не оставлю тебя!
— Ты отказываешься выполнять свои обязанности? — Он схватил сына за плечо. — Мы должны показывать пример нашим матросам и всей Франции!
— Я присмотрю за ним, — сказал я, хватая парнишку за руку и подталкивая его к спуску. Мне самому уже не терпелось покинуть кровопролитную верхнюю палубу. — Пойдем, Жокант, здесь ты бессилен, а внизу сможешь принести много пользы, подтаскивая боеприпасы канонирам.
— Отпустите меня!
— Делай, что приказано! — прогремел его отец.
Мальчик пытался вырваться.
— Я боюсь, что тебя убьют.
— Если и так, то твой долг помочь нашим матросам продолжить бой. — Его тон смягчился. — Не волнуйся, все будет в порядке.
Мы с мальчиком спустились в адский мрак. На всех трех окутанных дымом артиллерийских палубах стоял оглушительный шум: грохот наших пушек перемежался со взрывами вражеских снарядов и воплями раненых. Пострадали и уши многих контуженых канониров. Жокант обнаружил какое-то важное дело и бросился туда, а я, не имея особого выбора, продолжил спуск и вскоре вновь оказался ниже ватерлинии. Если уж «Ориент» пойдет ко дну, то я по крайней мере спасу календарь, захватив его с собой. Здесь, внизу, фонари раскачивались при каждом пушечном выстреле, но хирурги упорно отпиливали конечности раненым, и их крики не казались невыносимыми лишь благодаря всеобщей относительной оглушенности. Матросы таскали ведра воды, чтобы смывать кровь.
Цепочка шустрых, как обезьяны, мальчишек передавала со склада наверх похожие на колбасы мешки с боеприпасами. Я пробрался мимо них к сокровищнице, где было совсем темно.
— Мне нужен фонарь! — крикнул я вахтенному.
— Какой еще фонарь, идиот, здесь же порох!
Чертыхнувшись, я нырнул в темноту, решив на ощупь отыскать календарный прибор. Под руками у меня лежали царские богатства, но шансы обладания даже малой их толикой сводил к нулю ураганный обстрел. А вдруг мы утонем? Миллионное сокровище пойдет ко дну. Может, стоит насыпать немного в башмак? «Ориент» кренился в разные стороны при каждом бортовом залпе британцев. Дрожали палубы и ребра шпангоутов. По-детски втянув голову в плечи, я со стоном продолжил поиски. Пушечная стрельба походила на удары мощного тарана в ворота, и он, безусловно, в конце концов пробьет брешь в нашей крепости.
И тогда до меня донесся полный ужаса крик матроса:
— Пожар!
Я выглянул. Дверь склада боеприпасов захлопнулась, и подносчики пороха резво взлетали наверх. Это означало, что наши пушки вскоре совсем умолкнут. Сверху уже исходило рыжеватое свечение.
— Открыть забортные клапаны, затопить артиллерийский погреб! — крикнул кто-то, и я услышал шум водного потока.
Приложив на мгновение ладонь к потолку, я болезненно поморщился. Он был уже обжигающе горячим. Слышались крики объятых ужасом раненых.
Сверху в люк просунулась чья-то голова.
— Выбирайтесь из трюма, вы, сумасшедший американец! Неужели не знаете, что на корабле пожар!
Наконец-то! Нащупав кольцо календаря, я схватил его и в страхе поднялся по трапу, оставляя внизу целое состояние. Языки пламени виднелись повсюду, распространяясь с невероятной быстротой. Деготь, конопля, сухое дерево и парусина: бой проходил на куче растопки.
Из темноты ко мне подскочил французский моряк, дико вращая глазами и угрожая штыком.
— Что это у вас?
Он показал на странную вещь в моих руках.
— Календарь для Бонапарта.
— Ты украл его из сокровищницы!
— Я получил приказ спасти его.
— Покажи!
— Он у Брюэса.
«Или, — подумал я, — горит ярким пламенем».
— Ах ты ворюга! Тебя ждет гауптвахта!
Он совсем обезумел. Я в отчаянии оглянулся кругом. Люди прыгали в море прямо с орудийных палуб, как убегающие с корабля крысы.
Для принятия решения мне хватило секунды. Я мог бы побороться с этим безумцем за странное металлическое кольцо или купить на него свою жизнь.
— На, забирай!
Я сунул ему календарь. Он неловко опустил дуло мушкета, чтобы взять его, а я воспользовался моментом и, оттолкнув его с дороги, взобрался на следующую палубу.
— Эй ты, вернись!
На верхних палубах огонь и дым уже разгулялись не на шутку. Это было какое-то убийственное погребальное пиршество для адской топки, где начали поджариваться искалеченные трупы. На меня уставились снизу чьи-то незрячие глаза, скрюченные пальцы взывали о помощи. Многих погибших уже объяло жаркое пламя, с треском разрывая кожные покровы.
Кашляя и задыхаясь от едкого дыма, я продолжал карабкаться вверх и вновь выбрался на шканцы. Здесь уже вовсю бушевал пожар, к небу, закрывая лунный диск, взмывала огромная огненная пирамида, увенчанная клубами дыма, а обратно адским ливнем падали обугленные смоляные ошметки. Под ногами крошились мелкие угли. Лафеты пушек уже сгорели, матросы лежали вповалку, как сбитые кегли, ограждающие решетки рухнули. Я, пошатываясь, побрел к корме. С фальшбортов темные фигуры ныряли в море.
Я буквально наткнулся на капитана Касабьянку. Он лежал неподвижно, в его груди зияла огромная рана, рядом с ним опять сидел его сын со сломанной ногой. Насколько я понял, отец был уже обречен, но еще можно было попытаться спасти сына. Я присел рядом с ними.
— Давай мы с тобой будем выбираться отсюда, Жокант, корабль вот-вот взорвется. — Я закашлялся. — Я помогу тебе доплыть до берега.
Мальчик мотнул головой.
— Я не могу бросить отца.
— Ты уже ничем ему не поможешь.
— Я не могу бросить наш корабль.
С грохотом рухнула прогоревшая мачта, и отскочившие реи покатились по палубе. Англичане дали очередной залп, и французский флагман со страшным треском содрогнулся, извергая новые стоны.
— У вас нет больше корабля!
— Оставь нас, американец, — задыхаясь, просвистел капитан.
— Но ваш сын…
— Все кончено.
Мальчик коснулся моего лица в печальном прощании.
— Долг, — сказал он.
— Ты исполнил свой долг! У тебя же вся жизнь впереди!
— Здесь моя жизнь.
Его голос слегка дрожал, но лицо излучало спокойствие, как у ангела в адской пещере. «Вот что значит непоколебимая решимость веры, — подумал я. — Вот к чему призывает священный долг». К чувству собственной неполноценности примешивались ужас, восхищение и дикая ярость. Напрасно растраченная молодая жизнь! Или не напрасно? Слепая вера послужила причиной множества исторических трагедий. И однако именно за нее погибали все святые и герои. Темные, как черный сланец, глаза Жоканта поблескивали непостижимой решимостью, и если бы у меня было время заглянуть в них поглубже, то, возможно, я постиг бы тайны этого мира.