Моряки еще только загружались в подошедшие к берегу баркасы, собираясь возвращаться на свои корабли.
Громыхнуло несколько пушечных выстрелов, никому не причинивших вреда. Я заметил, что первые английские корабли уже подошли к западному краю ряда французских линкоров, стоявших на якоре около острова Абукир, где французы также установили полевую артиллерию. На том краю залива было слишком много мелей, и Брюэс был уверен, что англичане не смогут проскочить их. Однако никто не сообщил о его расчетах Нельсону, и два английских корабля, уместно названных «Зелос» и «Голиаф», попросту состязались друг с другом за привилегию первым сесть на мель. Умопомешательство какое-то! Кроваво-красный диск солнца пылал над горизонтом, французские береговые гаубицы разразились очередными выстрелами, хотя ни одно из выпущенных ими ядер не долетело до английских судов. «Голиаф» следовал вперед на малой скорости, его силуэт великолепно смотрелся в лучах заходящего светила, и, вместо того чтобы сесть на мель, он аккуратно проскользнул между островом и французским линкором «Герье». Затем, быстро развернувшись, он направился к авангарду кораблей Брюэса. Взяв курс бейдевинд, он вскоре подошел с подветренной стороны ко второму линкору «Конкеран», быстро сбросил якорь, словно прибыл в порт назначения, и, проворно развернувшись, дал бортовой залп по не подготовленной к бою стороне этого французского корабля. Раздался оглушительный грохот, мощный выброс дыма окутал оба корабля. «Конкеран» сильно накренился, словно получил мощный удар. Я успел заметить лишь шквал обломков, взлетевших в небо после точного попадания английской артиллерии. По всему нашему авангарду пронеслись крики ужаса. Ветер в данной ситуации выступал на стороне англичан, поскольку мы не могли покинуть сейчас якорную стоянку.
«Зелос» встал на якорь напротив «Герье», а английские линкоры «Орион», «Одейшес» и «Тесей» проследовали в Абукирский залив и также подошли к французам с их не готовой к бою стороны. План внушительного заслона Брюэса оказался провальным. Пушечный дым напоминал грозовой фронт, гром отдаленных выстрелов, становясь все громче, вскоре превратился в оглушительный грохот. Солнце скрылось, ветер утих, небо потемнело. Теперь, замедлив ход, остальные корабли английского флота поползли к нашим кораблям со стороны моря, намереваясь обстрелять с двух сторон каждый французский корабль, включая и флагман Брюэса. Первые шесть кораблей французов отчаянно отстреливались, а арьергард, казалось, даже и не пытался вступить в бой, вторая половина французского флота бездействовала, беспомощно наблюдая за происходящим. Это была просто кровавая бойня. Из темноты до меня изредка доносились торжествующие возгласы англичан, но в криках французов во время этого жуткого кровопролития звучали лишь ужас и ненависть. Наполеон разразился бы проклятиями при виде такого позора.
В морском сражении есть своеобразное жутковатое величие, оно подобно медленному танцу, который достигает кульминации перед каждым бортовым залпом. Очертания судов туманными исполинами проступали из дымовой завесы. Грохот пушек сменялся долгими минутами затишья, позволявшими перезарядить орудия, оттащить в сторону раненых и залить водой зарождающиеся очаги пожаров. Здесь, в устье Нила, часть кораблей из-за якорной стоянки умудрилась столкнуться друг с другом. Все погрузилось в туманные клубы порохового дыма, почти не пропускавшего света поднимающейся полной луны. Корабли, сохранившие способность двигаться, маневрировали почти вслепую. Я увидел английский корабль, появившийся вдруг прямо перед нами, — я даже прочел название: «Беллерофон» — и услышал крики англичан, наводивших орудия на очередную цель. Он дрейфовал в нашу сторону с неотвратимостью огромного айсберга.
— Убирайтесь вниз! — заорал на меня Брюэс.
С нижней палубы донесся громогласный приказ капитана Касабьянки:
— Огонь! Огонь!
Я тут же распластался на юте, а мир вокруг растворился в грохоте пушек. «Ориент» раскачивался как от выстрелов своих собственных пушек, так и от ответных залпов англичан, ведущих прицельный огонь. Палуба подо мной задрожала, и я услышал треск ломающегося дерева где-то в недрах нашего флагмана. Но французская тактика стрельбы также нанесла урон стороне противника. Подобно срубленным деревьям, со страшным грохотом рухнули мачты «Беллерофона», покрыв его верхнюю палубу сокрушительными обломками. Тогда английский линкор начал медленно отступать. Теперь и у французских моряков появился повод для ликования. Оглушенный, я поднялся на ноги, со смущением заметив, что никто, кроме меня, даже не пытался лечь или пригнуться. Однако не меньше десятка человек были убиты или ранены, а Брюэс продолжал отдавать команды с окровавленной головой и поврежденной рукой. Он отказался от перевязки, и кровь капала прямо ему под ноги.
— Месье Гейдж, я приказал вам спуститься в трюм, — напомнил он.
— Может быть, мне повезет, — неуверенно начал я, глядя, как «Беллерофон» исчезает в клубах оружейного дыма.
Однако не успел я закончить фразу, как английские орудия полыхнули в темноте оранжевым цветом, и пушечное ядро, со свистом пробив наш борт, срезало ногу адмиралу. Нижняя часть его ноги отделилась, подобно выдернутому за веревочку зубу, и улетела за борт в ночную мглу, окрасив кровавыми брызгами белую морскую пену. С изумлением провожая взглядом свою утраченную конечность, Брюэс несколько мгновений простоял на второй ноге, а потом вдруг медленно повалился набок, словно сломанный стул, с глухим стуком ударившись о палубу. Офицеры с криками окружили его. Кровь растекалась вокруг, словно разлившийся соус.
— Отнесите его в лазарет! — проревел капитан Касабьянка.
— Нет, — выдавил Брюэс. — Я хочу умереть на боевом посту.
Вокруг царил полный хаос. Матрос, лишившийся половины головы, пошатываясь, прошел мимо нас, прежде чем упасть. Гардемарина, словно ненужный мусор, отбросило к пушке, и ее дуло теперь торчало из его груди. Падающие снасти, летающие обломки и обрывки внутренних органов, окутанные кровавыми брызгами, превратили верхнюю палубу в настоящую преисподнюю. Люди ступали по оторванным конечностям своих товарищей. Подносившие заряды мальчики скользили в лужах крови, не успевающей впитываться в насыпанный песок. Грохотали пушки, трещали мушкеты, стрельба не прерывалась ни на минуту, и это полнейшее средоточие разрушения выглядело куда страшнее любого наземного сражения. Ночная тьма то и дело озарялась вспышками залпов, и в этом мерцающем свете проявлялись все новые фрагменты жуткой бойни. Насколько я понял, поблизости от нас бросили якорь еще два английских корабля, начавших усиленно поливать нас артиллерийским огнем. Точно наказанный пес, «Ориент» дрожал от прицельных попаданий, а наши ответные выстрелы слышались все реже, поскольку большинство французских пушек уже были выведены из строя.
— Он умер, — объявил Касабьянка, вставая с палубы.
Я взглянул на адмирала. Он лежал недвижный и такой белый, словно вся кровь до последней капли вытекла из его жил, но лицо обрело выражение спокойного умиротворения. По крайней мере, ему не придется держать ответ перед Наполеоном.
Очередной бортовой залп англичан — и очередной взрыв обломков. На сей раз, проворчав что-то, рухнул Касабьянка. Голова ближайшего офицера просто исчезла в темноте, залив оставшиеся на месте плечи красным ливнем, а одного лейтенанта попавшее в живот ядро вышвырнуло за борт, точно снаряд из катапульты. От ужаса я не мог сдвинуться с места.