Но сама-то Анна знала, что спать с ними она не будет. Она поняла это в первый же вечер, услышав эти голоса, этот тон — жалкий и в то же время высокомерный. Тем не менее она уже успела войти во вкус и оставила несколько кокетливых сообщений. Она так увлеклась, что дважды за неделю перепоручала Патриции ребенка.
С двумя из них она встретилась в не очень шикарном ресторане в Сохо, убив на это два вечера подряд. Оба оказались людьми милыми, но скучными — один был разведен, работал в сфере социального обеспечения и так мечтал о детях, что женщина, которой предстояло стать матерью его детей, интересовала его лишь постольку-поскольку; второй был независимым юристом, консультирующим в делах о наследстве, этот давно уже не ловил мышей в смысле романтических поползновений, но, устав в последнее время от смотрения на экран компьютера и затворничества в своем одноквартирном домике в южной части Лондона, захотел как-то изменить свою жизнь, вернувшись к людям.
Она, в свою очередь, пришла на встречи с целым вагоном разнообразных жизненных историй, которые собиралась разыграть, но, к чести своей, быстро сообразила, что в выдумках пользы будет немного, а для написания хорошего очерка ей требуется испытать хоть какие-то чувства, хотя бы для того, чтобы проявить себя. Таким образом, она рассказала то, что смогла рассказать: говорила о Лили, о доме, о друзьях, представляясь не журналисткой, а преподавательницей английского на почасовой оплате в шестом классе колледжа. Вполне правдоподобно, если не придираться, думала она, скрупулезно описывая обоим свою жизнь.
Оба вечера прошли удивительно сходно — стороны выложили на прилавок свой товар, полюбовались увиденным, но довольно скоро стало ясно, что сделка не состоится, стороны не проявили достаточно интереса к товару не совсем свежему. В обоих случаях к концу десерта разговор начинал стопориться, и, отказавшись от кофе, они делили счет и, вежливо распрощавшись еще за столом, уходили по отдельности. На обратном пути в машине она мысленно набрасывала их словесные портреты.
После этого она поняла, что немного огорчена, что все вокруг подернуто дымкой печали, не сильной, которая может стать основанием трагедии, будничной, мелкой, однако достаточной, чтобы исподволь отравлять жизнь даже самым уравновешенным людям. Какое счастье, с жаром уговаривала она себя, что есть Лили, звездочка, чей свет на небосклоне ярче, чем все эти мужики, вместе взятые. Но ночью, когда они, прижавшись друг к другу, лежали в постели, Анне вдруг привиделась совсем взрослая дочь, как она уходит из дома, независимая, самодостаточная, и дверь за ней захлопывается, погружая дом в гулкую тишину. Сентиментальная чушь, решила она и встала, чтобы налить себе еще вина. Однако на следующее утро она позвонила по телефону службы знакомств и оставила там свой текст — почти агрессивный в своей игривости, парафраз Марвелловской «Скромницы», бросающей перчатку сильному полу. Прослушав свой текст, она с некоторым изумлением поняла, что при всей его наигранности в словах этих была доля правды. По крайней мере, очерку все это пойдет на пользу. На такое сообщение клюнуть может лишь мужчина, ценящий смелость. Добро пожаловать, прежняя Анна, не боявшаяся риска и не заботившаяся о последствиях.
Позвонив сама к концу недели по оставленным координатам, она убедилась, что сообщение ее принято. Посреди хаоса, оставленного завтраком, и спешки, чтобы не опоздать на занятия по плаванью, слова звучали странно, каким-то пьяным бредом. К вечеру понедельника ей позвонили шестеро — обычные рассказы о себе, болтовня с примесью бравады. Его звонок был четвертым и не похожим на остальные:
— Привет. Скажу вам, что я думаю, хорошо? Думаю, что в этом деле важно не содержание, важен голос, хотя я и допускаю, что и тут молено обмануться. Вы достаточно взрослая, чтобы помнить Теренса Стэмпа? Или же вы уже принадлежите к поколению Джулии Берчел? Но все-таки эти исключения лишь подтверждают правило. Поэтому такая ли вы, как вы говорите, или другая, но голос ваш мне определенно импонирует. И, без сомнения, вы тоже уже составили мнение о моем голосе.
Во всяком случае, давайте дадим друг другу шанс, устроив свидание на верхушке небоскреба Южного банка — там, где башня компании «Оксо», есть ресторан. Еда там не стоит тех денег, которые они за нее берут, но вид оттуда чудесный. Я буду ужинать там во вторник в девять вечера. Стол сто десятый. Я уже заказал его. Можете заглянуть туда и посмотреть на меня; если зрелище вас устроит, можете подойти и сесть. Если нет, ничего страшного, вы ничего не потеряете. Можете выпить, полюбоваться видом. А потом, кто знает, может, вам приглянется кто-нибудь другой. А я даже не узнаю, приходили вы или нет. Не станешь же горевать по чему-то несбывшемуся, правда? Хотя иной раз мне кажется, что со мной это случается. Ну, удачной вам охоты!
Да, вот на этом материале очерк получится что надо, подумала она.
Она не стала наряжаться и нарочно приехала с опозданием. Поставив машину возле моста Ватерлоо, она прошла пешком по набережной вдоль бетонной пристройки Национального театра. Был один из первых по-настоящему летних дней, и люди высыпали на набережную; они гуляли и сидели в кафе, притворяясь, что живут в Париже, а неторопливая Темза тоже делала все от нее зависящее, чтобы соответствовать этой иллюзии. Прогулка лишний раз напомнила Анне, как любит она этот город, дерзко перекроенный и обновленный в 80-е годы, обучившие его театральности. Давненько сама она не испытывала подобной склонности рисоваться, играть роль.
На вершине башни в баре толпа пришедших выпить после работы уже поредела, но ресторан гудел оживлением. Посетителям ресторана открывалась восхитительная панорама: собор Святого Павла, Сити. Выпивавшим в баре приходилось довольствоваться видом на новые административные здания и световую рекламу «На острие бритвы», то вспыхивающую, то гаснущую.
Стол № 110 был возле окна. Бойкий официант все норовил самолично проводить ее к столу, но она настояла пройти туда одна. Кружа по залу между столиками, она приблизилась к сто десятому и сидевшему за ним так, чтобы ясно рассмотреть его. Не позволяя себе предвкушать встречу, она была раздосадована тем, что испытала разочарование.
Он был высокий, хорошо одетый, и лет ему было уж никак не больше двадцати шести. Огорчительным была не столько его некрасивость, сколько незрелость, неоформленность: все в нем, даже складки одежды и тени на лице, казалось не следствием прожитых лет, а следами, оставленными только что снятой с него упаковки. На шее его она заметила выпирающий кадык. Трудно было поверить, что голос, который она слышала, мог исходить из столь узкого горла. Он поднял глаза, и стало ясно, что он кого-то ждет. Быстро отвернувшись, она постаралась не встретиться с ним взглядом.
Она ретировалась в бар. Вино ей подали в высоком бокале с начертанным на нем логотипом компании «Оксо». Она опять поглядела на незнакомца. Почему он так гадок ей — из-за возраста или из-за внешности? Но с каких это пор миловидность гарантирует хороший секс? Да и кто сказал, что она собирается с ним спать? От него ей требуется вовсе не постель, а материал для добротного очерка. Согласно договору, она должна выдать три тысячи слов об опасностях знакомств по объявлению. Какого черта она мнется и увиливает от встречи, если уж зашла так далеко? У нее было чувство, что она поймала себя на какой-то лжи, хотя понять, б чем эта ложь заключается, она не могла.