Франческо де Леоне подумал о вещах, которые им выдавали при вступлении в орден. Кроме смены постельного и столового белья они получали две рубахи, две пары лосин, две пары брак, поясной жупан [57] , шубу и две накидки, одна из которых была зимней, то есть подбитой мехом, а также шапку и котту с поясом. Когда одежда и простыни протирались до дыр, госпитальеры должны были предъявлять их брату интенданту, чтобы тот убедился в их негодности и заменил. Взамен они отдавали ордену все свое имущество. В случае Франческо речь шла о значительном состоянии, оставшемся ему от матери. Тем не менее Леоне нисколько не сомневался, что этот дар обрадовал бы женщину ослепительной красоты, родившую его на свет. Ему же отказ от земельных владений принес такое облегчение, что после обряда посвящения он всю ночь улыбался звездам. По всей видимости, инквизитор не разделял его страсти к бедности.
Его мать. Он хранил о ней воспоминания, которые с возрастом становились более светлыми. Старшая сестра его матери, Элевсия де Бофор, была похожа на нее, но не отличалась такой красотой и жизнерадостностью. Его мать заливалась веселым смехом из-за каждого пустяка, из-за неожиданной поэмы, нежного цветка, детского слова, редкого цвета ленты. И тем не менее… Под этим высоким бледным челом скрывались такой ум и такая прозорливость, что Леоне хотелось думать, что он унаследовал эти качества от матери. Но она обладала еще и инстинктом, которого ему недоставало. Он считал это платой за свою физическую силу и принадлежность к мужскому полу. Она «чувствовала» смутные потоки, которые несли их жизни, еще до того, как те появлялись. Будучи маленьким мальчиком, Леоне был убежден, что этой сбивающей с толку властью ее наделили ангелы. Предчувствовала ли она, что в Сен-Жан-д’Акр она вместе с дочерью погибнет ужасной смертью? Нет, такая мысль казалось неправдоподобной, поскольку, если бы на нее снизошло озарение, она успела бы убежать вместе с девочкой.
Леоне очень многого не знал об этой женщине, такой красивой, такой благородной, которая крепко сжимала его в объятиях, называла его «своим нежным рыцарем с крестом», когда ему было лет пять или шесть. Знала ли она, что настанет день, и он вступит в орден госпитальеров или тамплиеров? Или это были просто ласковые слова матери?
Уйдя в столь сладостные и одновременно столь горестные воспоминания, он вовремя опомнился, осознав, что слишком близко подобрался к добыче и существует опасность, что инквизитор обернется и примется рассматривать его. Флорен не должен был узнать его через несколько дней. Леоне замедлил шаг.
Не снимал ли инквизитор какую-нибудь уютную гарсоньерку [58] в этом зажиточном, тихом квартале города, чтобы иметь возможность спокойно преображаться и даже принимать любовниц? Он хорошо наживался на крови других.
Никола Флорен бодро шел, углубляясь в один из тех кварталов, которые при наступлении ночи избавляются от праздношатающейся публики и теряют свой пристойный вид по мере того, как их заселяет другая фауна. Здесь стояли более скромные дома с выступающими консолями, которые почти соприкасались друг с другом; образуя над улочками своеобразные своды. В каждом фасаде, выходящем на улицу, размещалась лавочка или мастерская. Леоне стали встречаться женщины, одежда которых свидетельствовала об их занятии*, как требовали власти и Церковь. Более яркие цвета их платьев, нескромные вырезы, а также запрет носить те же украшения или пояса, что носили горожанки и благородные дамы, делали их узнаваемыми для покупателей плотских услуг. Леоне понял, что поблизости находился девичий дом [59] , как это было заведено в крупных городах [60] . Проститутка, которой было не больше пятнадцати лет, подошла к Флорену. Он оглядел проститутку с ног до головы, оценивая ее, словно лошадь. Рыцарь притаился за дверью, наблюдая за торгом, который происходил в нескольких туазах от него. Он даже не осмеливался представить себе, что должна будет пережить за несколько монет девица, поскольку нисколько не сомневался, что и сексуальным пристрастиям Флорена были присущи насилие и жестокость. Наконец они отправились дальше и вошли в лавочку торговца льняными тканями, которая, вероятно, была прикрытием борделя.
Прошло добрых полчаса прежде, чем вновь появился инквизитор. Его тонкие губы расплывались в довольной улыбке, озарявшей лицо. Леоне спрашивал себя, смогла ли встать на ноги публичная девка [61] . Сутенеры, поставлявшие свечи и вино, не обращали внимания на «шалости» своих клиентов, какими бы жестокими они ни были, поскольку получали свою долю.
Назад Флорен возвращался той же дорогой. Леоне шел следом. Но вместо того чтобы свернуть на Гончарную улицу, Флорен пошел прямо, до перекрестка с улицей Ангела. Вскоре он исчез под портиком дома горожанина. Леоне подождал несколько секунд, потом подошел ближе. Над первым и вторым этажами, возведенными из камня, возвышался третий, фахверковый этаж. Крыша из кровельного сланца казалась новой. Несомненно, ею совсем недавно заменили обычную соломенную крышу, и это свидетельствовало о том, что владелец дома был зажиточным горожанином. Небольшие окна были вставлены в глухие рамы и защищены промасленной тканью. Все ставни, кроме ставен второго этажа, были закрыты. Сточные желоба, позволявшие выливать на улицу грязную воду из кухни, были сухими, как и стоки для нечистот, по которым человеческие экскременты текли в выгребные ямы или рвы. Создавалось впечатление, что это прекрасное здание какое-то время стояло заброшенным.
Вероятно, Флорен снимал комнатушку на улице Крок, чтобы иметь возможность переодеваться там в богатого горожанина, а затем приходить в этот роскошный дом. Кому принадлежал этот дом? Почему казалось, что в нем никто не живет?
Леоне потребовался всего лишь один час и немного лжи, чтобы узнать это от лавочников, державших свои лавки на Гончарной улице и на улице Ангела. Сьер Пьер Тюбеф, богатый суконщик, был весьма своевременно обвинен в ереси и сношениях с дьяволом. Инквизиция конфисковала все его имущество. Жена и оба сына суконщика бежали из города. Они приходили в ужас от одной только мысли, что жалоба может побудить инквизитора взяться и за них. Леоне не сомневался, что так все и произошло бы. Флорен получил великолепный дом практически даром. Чуть позже рыцарь покинул этот квартал. Теперь он знал, где живет мучитель Аньес.
Артюс д’Отон сгорал от нетерпения, сидя за кружкой медовухи, которую он едва пригубил. Что произошло с этим мальчишкой? Он уже давно должен был бы вернуться и сообщать сведения. Граф боролся с яростью, но, главное, с отчаянием. Позволил ли он этому маленькому нищему обмануть себя? Впрочем, мальчишка должен был польститься на второй денье. Заметил ли Флорен своего преследователя, отбив у того охоту шпионить? Граф забеспокоился о судьбе мальчишки, но быстро успокоился. Эти юные плуты были проворными, и схватить их за руку мог лишь очень ловкий человек. Граф злился на себя. Что теперь делать? Если он станет следить за инквизитором, Флорен мгновенно узнает его. Он проклинал себя за то, что был человеком чести. Он мог вызвать на дуэль, драться и побеждать. Но уловки и хитрости были ему чужды. Он чувствовал себя безоружным перед такой ловкой гадюкой, которой был инквизитор. Монж де Брине, его бальи, ничем не сможет помочь ему в этом деле, поскольку они были очень похожи друг на друга. И вдруг он нашел очевидное и простое решение: Клеман! Флорен не знал мальчика. Зато Клеман уже доказал свое мужество и ум и был готов на все, лишь бы спасти свою даму. Почувствовав несказанное облегчение, Артюс расслабился и пригубил медовуху. Послезавтра он вместе с Клеманом вернется в Алансон.