Элевсия бросилась на крик. Голова Гедвиги дю Тиле упала на плечо Женевьевы Фурнье, сестры — хранительницы садков и птичника. В отчаянии Женевьева, отказываясь признать правду, трясла мертвую хрупкую Гедвигу в надежде оживить ее, шепча доверительным тоном:

— Прошу вас, дорогая Гедвига, прошу вас, возвращайтесь к нам… Ну же, Гедвига, ну же… Вы слышите меня? Это Женевьева. Вы знаете… Женевьева, ее индюки, ее яйца, ее карпы и ее раки. Сделайте над собой усилие, заклинаю вас. Дышите, дорогая Гедвига. Смотрите, я помогаю вам, я расшнуровываю ваш шенс, чтобы вам было легче дышать.

Аннелета с неожиданной нежностью попыталась освободить тело мертвой сестры, но Женевьева не разжимала своих крепких объятий. Аннелета понюхала посиневшие губы, затем просунула палец в рот Гедвиги, чтобы понюхать слюну. Поцеловав блестевший от пота лоб Женевьевы, она прошептала:

— Она умерла. Оставьте ее, прошу вас.

— Нет. Нет! — кричала хранительница садков. — Нет, этого не может быть!

Женевьева цеплялась за свою духовную сестру, почти легла на безжизненное тело, прижалась лицом к ее шее и все время повторяла скороговоркой:

— Нет, это невозможно. Господь не допустит этого. Он не допустит, чтобы один из столь нежных ангелов ушел таким образом. Я это знаю! Вы ошибаетесь, дорогая Аннелета, она вовсе не умерла. Она потеряла сознание, только и всего. Обыкновенный обморок. Вы прекрасно знаете, моя дорогая, она всегда была слабенькой. Но умерла… Какая глупость!

Элевсия хотела вмешаться, но Аннелета, отрицательно покачав головой, сказала решительным тоном:

— Нам как можно быстрее надо заняться Жанной, теперь, когда, как мне кажется, я знаю, о каком яде идет речь.

Перейдя на шепот, чтобы ее не могла услышать Женевьева Фурнье, она добавила:

— Ни слова Жанне о смерти Гедвиги. Вы знаете, как они дружили. Жизнь нашей сестры-казначеи держится на волоске, и это жуткое известие может оборвать его.

Они на время оставили женщину, отказывавшуюся верить в произошедшее, поскольку знали, что эта передышка будет недолгой и вскоре горе со всей неумолимой жестокостью навалится на нежную Женевьеву.

Жанна задыхалась. При каждом приступе рвоты ее рот переполнялся слюной с примесью крови, стекавшей по подбородку. Из ее груди вырвался хрип.

— Боже, до чего же мне плохо… В животе все горит. Благословите меня, матушка, ибо я согрешила… умоляю, благословите меня пока… не поздно… Воды… Меня мучает жажда… Благословите меня…

Элевсия перекрестила ее лоб, прошептав:

— Благословляю тебя, дочь моя, подруга моя, и отпускаю тебе все твои прегрешения.

От мимолетного облегчения искаженные болью черты лица Жанны расслабились. Умирающей удалось выдохнуть:

— Гедвига… Ей лучше?

— Да, Жанна, мы надеемся, что она выживет, — солгала Элевсия.

— Мы… мы обе отравились.

— Я знаю… Успокойтесь и берегите силы, моя дорогая дочь.

Жанна закрыла глаза и хрипло прошептала:

— Проклятая…

— Она проклята. А теперь замолчите.

Аннелета взяла кувшин с водой и приказала послушницам крепко держать Жанну и силой открыть ей рот. Умирающая попробовала оказать слабое сопротивление, простонав:

— Дайте мне уйти с миром. Я хочу уйти с миром…

В течение четверти часа сестра-больничная заставляла Жанну пить, несмотря на ее слабый протест и одышку, от которой она кашляла и выплевывала слизь. Две послушницы по очереди ходили на кухню за водой. Когда Жанна, которую оставили последние силы, выпила несколько пинт [66] жидкости, сестра-больничная встала. Перед ее платья был мокрым от воды и рвоты. Угрожающим жестом она показала на Иоланду де Флери, которая неподвижно стояла перед кроватью, не произнеся ни единого слова с начала этой кошмарной сцены, и на Эмму де Патю, сказав повелительным тоном:

— Поднимите и крепко держите ее.

Монахини подняли безвольное тело Жанны и усадили ее.

— Вы обе, — приказала Аннелета, повернувшись к дрожавшим послушницам, — откройте ей рот и уберите руки только тогда, когда начнется рвота.

Все повиновались, не в состоянии вымолвить ни слова. Аннелета засунула два пальца в рот Жанны. От зловонного и вместе с тем сладкого запаха, исходившего изо рта Жанны, ее слегка подташнивало. Она жала на язычок до тех пор, пока диафрагма отравленной монахини не начала содрогаться. Аннелета дождалась, пока теплая жидкость, выходившая из желудка, не польется ей на руку, а потом вытащила пальцы изо рта сестры, которая порциями отрыгивала жидкость, промывшую ее внутренности.

Когда полчаса спустя они удобно уложили Жанну, ее пульс еще бился прерывисто, тело по-прежнему содрогалось от конвульсий, но дышала она свободнее.

Элевсия шла за Аннелетой по длинному коридору. Бланш де Блино прижалась к одному из пилястров и, закрыв лицо руками, плакала. Когда Бланш услышала их шаги, она подняла голову и простонала:

— Я трусливая. Трусливая и слишком старая. Смерть внушает мне такой страх… Мне стыдно за себя.

— Бланш, не надо столь строго относиться к себе, — вздохнула Элевсия. — Мы все тревожимся, хотя хорошо знаем, что подле нашего Господа нас ждет чудесное место.

Повернувшись к Аннелете Бопре, старая женщина спросила:

— Жанна тоже умрет?

— Не знаю. Гедвига была такой хрупкой, и к тому же она старше. Возможно также, что она приняла более высокую дозу яда. Мы это узнаем лишь тогда, когда поймем, каким образом им подсыпали яд.

— Но почему? — плача, прошептала благочинная.

— Этого мы тоже не знаем, дорогая Бланш. У меня была версия, но две новые жертвы поставили ее под сомнение, — ответила аббатиса, думая о планах аббатства, спрятанных в несгораемом шкафу.

Если убийца хотела добраться до этих планов, почему она отравила Гедвигу и Жанну, у которых не было ключей? Элевсия утешила Бланш, как могла, добавив:

— Вам надо немного отдохнуть. Послушницы по очереди будут дежурить у изголовья Жанны. Они сообщат нам, если ее состояние изменится.

Замок Отон-дю-Перш,
ноябрь 1304 года

Прижавшись к большому камину, единственному источнику тепла в этом огромном учебном зале, Жозеф из Болоньи учил Клемана распознавать запахи. Старый врач поднес к носу своего ученика сосуд с отвратительной стоячей жидкостью красновато-желтого цвета. Он немного нервничал:

— Ну, постарайся не ошибиться. Что это?

Клеман едва сдержал позыв к рвоте, сказав:

— О… Меня тошнит…