Подъехав к полям шафрана, что тянулись по западному берегу Флита, он увидел Уильяма Эксмью, который держал под руку молодого человека и сердито ему выговаривал. Рафу подъехал поближе. Эксмью заметил его и приветственно махнул рукой. Молодой человек по-прежнему стоял, повернувшись спиной, и пристально всматривался в речной поток.
— Это Рафу, — сказал Эксмью. — Один из наших благочестивцев.
Рафу спешился, и меж ними пошел серьезный разговор. Эксмью положил ладонь на шею Хэмо.
— Я уже говорил Роберту Рафу: для нашего дела не сыскать человека лучше тебя. Истинная правда, скажи, Роберт?
— Уильям Эксмью говорит, что ты, Хэмо, человек верный.
Хэмо глянул на Эксмью, на Рафу и не сказал ни слова. Его молчание разозлило Эксмью.
— Да что тебе на этой земле, медом намазано? Ты ведь уже запятнан. — Юноша по-прежнему молчал. — Зубодер гниет в могиле. Вздумай я тебя выдать, всё, тебе крышка.
И вдруг Хэмо улыбнулся. Наконец-то он осознал свое предназначение. Перед глазами внезапно проступила огромная поблескивающая паутина судьбы. То, что раньше представлялось непомерно трудным, сразу показалось совсем простым; что мнилось запутанным, прояснилось. Какое же слово обронила тогда монахиня? Ах да, ее призвали. А тут ему открылось его призвание. Надо смириться с жестоким жребием, и всё. На свою беду он пришел в этот мир, но против судьбы не пойдешь. Так о чем тут говорить?
— Вишь, сразу повеселел, — заметил эконом. — Благослови тебя Бог, всё будет хорошо.
— Гляди, как он замер, — что твой ягненок под хозяйской рукой.
Хэмо посмотрел на Эксмью, и глаза его на миг сузились.
— Пора, давно пора отплатить мне за доброту, — продолжал Эксмью. — Помоги тебе Бог, Хэмо, благополучно довершить дело.
Хэмо отошел и опять уставился на воду; Флит торопился слиться с Темзой, прежде чем она достигнет открытого моря.
— Ладно, — сокрушенно промолвил он. — Коли по шейку зашел, деваться некуда, хочешь не хочешь, а плыви.
К собору Св. Павла эконом возвращался в приподнятом настроении. С него сняли трудное и опасное поручение, сулившее увечья или смерть. Если бы его вынудили согласиться, дело наверняка кончилось бы тем, что его навсегда замуровали бы в городской стене. Рафу, конечно, знал: как человек избранный Богом он на веки вечные храним Духом Святым, однако страдания плоти, в которой он ныне пребывал, заглушали чувство безопасности. Роберт Рафу был человек практического склада, годный, говаривали каноники, для всеразличных поручений. Он успешно вел дела собора, но причиною успеха было глубокое равнодушие и даже неприязнь к Церкви. Он презирал церковные догматы, ведь ему было прекрасно известно, что индульгенции и прочая ерунда продаются и покупаются на Ломбард-стрит — как коровы на базаре в Смитфилде. Хочешь — купи себе срок пребывания в чистилище, точно дешевые пирожки на Сопер-лейн. А что до святого причастия, малая мышка ведь тоже грызет облатку, однако ж вечное блаженство ее не ждет. Так называемое освященное вино прокисает и начинает дурно пахнуть; подванивает и святая вода, застоявшаяся в купели.
Подъехав к северным воротам собора, Рафу удивился: во дворе ярко пылали факелы, и при их свете несколько ученых клириков и каноников разглядывали что-то на земле. При этом они необычно громко переговаривались, то ли от возбуждения, то ли от страха. Рафу спешился и, как всегда, почти неслышно приблизился к ним. В нескольких ярдах от северного крыльца зияла яма или впадина. К эконому подошел священник, окормлявший послушников.
— Ребенок упал, — вполголоса пояснил он. — Земля вдруг разверзлась, и вот…
Рафу подошел поближе и увидел очертания неглубокой могилы. На дне лежал старинный, судя по форме, гроб футов восьми длиною. Под почти сгнившей крышкой виднелся огромный скелет. На первый взгляд он принадлежал великану, — такие, наверно, бродили по земле еще до Великого Потопа. Однако справа от скелета лежал маленький, разрисованный орнаментом потир, ножка сосуда была обвязана шелковой или льняной тряпочкой. Слева — остатки почти рассыпавшегося, но явно епископского посоха. Что за гигант-епископ похоронен в этой могиле? Рафу вгляделся в прах. В свете факелов у бедренной кости блеснуло кольцо. Он лег на землю, дотянулся до кольца и поднес к глазам. Крупный изумруд был украшен странной эмблемой: пятью кругами, вписанными в большой круг.
Лекарь Томас Гантер разглядывал ярко украшенную сцену. Вот короли страны Кокейн [79] любезно подносят дары Богоматери. Рядом красивый молодой человек, стоя на облаке с надписью «весна», играет на дудочке и поет. С облака свисает длинный пергаментный лист, на котором красными буквами начертано:
Разные фигуры хотим вам представить,
Дабы тем удовольствие доставить.
Тут на фоне этого пестрого великолепия появились шесть носильщиков с паланкинами, на которых восседали двое горожан, изображавших Провидение и короля Ричарда II. Они обнимались и целовались, пока их несли через сцену и дальше, на Корнхилл. Следом прикатила повозка, запряженная парой лошадей с позолоченными седлами и уздечками. Блестящими от возбуждения глазами Гантер следил за пышной процессией, стараясь не упустить ни малейшей подробности. На повозке возвышалась огромная раскрашенная модель мироздания; на блестящих шарах, представлявших небесные тела, в разных позах сидели голые мальчики. Сразу за повозкой выехала платформа, на которой стоял связанный по рукам и ногам юноша в костюме из белой кожи — его позаимствовали у Адама, героя мистерий; на коже были краской написаны цифры. Рядом стоял человек в одеянии астролога — длинном, подбитом мехом плаще с капюшоном. «Что это за туманное искусство? Сие есть таинство чисел», — возглашал астролог. Впрочем, Гантер почти не слышал его за оглушительным трезвоном: между подмостками и телегами толпой шли музыканты с арфами, лютнями, скрипками и другими струнными инструментами, с волынками, трубами, дудками и бубнами. Это был канун Успения Пресвятой Девы Марии, [80] — летний вечер, когда, по обычаю, устраивались массовые гулянья в честь могущества и славы Лондона.
На стенах и валах, опоясывавших город, бухнули пушки — «для пущего веселия», как сказал мэр. Грохот был изрядный, Гантер поморщился. Теперь по Чипсайду мимо Великого Креста шли многочисленные члены разных торговых гильдий. За ними — облаченные в старинные костюмы представители основных округов города; при этом жители Бриджа и Уолбрука несли алые копья, а жители Фаррингдона и Олдерсгейта — копья черные, усыпанные белыми звездами.
— Ради всего святого! — послышалось непонятно откуда. Гантер даже вздрогнул. — Ради всего святого, подайте бедняку денег или еды!
Недалеко от пересечения с Уотлинг-стрит из углубления в стене выступил нищий с котомкой и посохом. Место это первоначально называлось «Укрытие, чтоб в дождь не замочиться», но вскоре его прозвали «Укрытием, чтоб помочиться».