— Хорошо, — кивнул поручик. — Ваня скушает свой язык!.. Обещаю.
Самоед снова взял ящик с водкой, поинтересовался:
— Когда безать?
— Этой ночью. Когда луна спустится к горизонту.
— Верно, нацальник. Когда луна спускается, дорога становится прямой, — он толкнул спиной дверь и вывалился в коридор.
— Иван! — позвал Гончаров.
Тот вошел, вытянулся в струнку:
— Слушаю, ваше благородие.
— Ты слышал, о чем шла речь?
— Так точно, ваше благородие. Краем уха!
— Понял, чего боится самоед?
— Сам этого боюсь.
— Я свяжу тебя, изобью. И никто ни о чем не догадается.
— Бить следует, ваше благородие, крепко. Чтоб никто не сумлевался!
— Да уж постараюсь. — Никита достал из бумажника пятьдесят рублей. — Это тебе за мордобой. — Поручик погрозил солдату. — Только не подведи, Ваня… Я-то сбегу, а вот самоеда могут забить до смерти.
Ночь выдалась на удивление темной и ветреной. Местами вскидывались заполошным лаем собаки, лай катился по спящему поселку и постепенно нехотя, лениво затихал. Луна терялась в облаках, временами показывалась, недоуменно смотрела вниз и тут же вновь пряталась в рваном бурлящем месиве.
Иван лежал в предбаннике барака крепко избитый, связанный толстыми веревками. От боли он стонал, пытался что-то произнести, но кляп, туго вбитый в рот, не давал ему такой возможности. Самоед Николай стоял рядом с ним, смотрел на несчастного то ли с любопытством, то ли с жалостью, качал головой, тихо бормотал:
— Нехолосо… Сибко нехолосо…
Наконец из комнаты вышел поручик, бросил на нарты вещмешок, винтовку, подошел к солдату. Тот попытался что-то произнести, однако Никита только сильнее вдавил кляп меж зубов, попросил:
— Потерпи, Ваня… За все надо платить.
Подошел к нартам, самоед помог ему усесться, собаки скулили и ждали дороги. Возница тоже занял свое место, поудобнее укутал себя по бокам шкурами, мягко щелкнул по собакам кнутом, те дружно рванули с места, и упряжка понеслась в сторону темного пугающего леса.
Дело шло к вечеру.
Бричка, в которой находились беглецы, неторопливо въезжала в город.
Окраинная Одесса представляла собой городок полусельского типа — глинобитные, с соломенными или черепичными крышами дома, плетеные заборы, бродячие собаки вперемешку с козами и свиньями.
Возница, молодой хилый мужичок, заметно притомившийся от дороги, лениво хлестал лошадок по спинам, в какой-то момент прекратил бормотать под нос невнятную песенку, оглянулся на сидящих в бричке.
— Куда везти, господа?
— Вези пока прямо, — ответила Сонька. — Скажу, когда остановиться.
Дорога была разбитая, в колдобинах, мучиться на жесткой доске было уже невмоготу, и Михелина попросилась:
— Я пешком. Можно?
— Я тоже, — поддержал ее Михель.
Вдвоем они спрыгнули на землю, зашагали рядом с бричкой, оставив под брезентом одну Соньку.
— Сейчас бы в отель, — мечтательно прошепелявил Михель. — Отмыться, причесаться, кинуть по грамульке и штиблетами по Дерибасовской!
— Размечтался, — усмехнулась дочка. — Кто тебя без паспорта в отель пустит?
— Это не проблема, дочка!.. Хрусты есть, вшиварь найдется!
Неожиданно впереди показались двое полицейских в пролетке. Михель присвистнул.
— Вот и накаркала, дочка… Цветные нарисовались. — И скомандовал: — Быстро под брезент!
Вдвоем они спешно забрались в телегу. Сонька встревоженно спросила:
— Чего вы?
— Полиция, — ответил Михель.
Полицейские — молодой и пожилой — заметили маневр Михеля и его дочки, тут же спрыгнули на дорогу, скомандовали вознице:
— Стой, босяк! — Подошли поближе. — Откуда едешь?
— С Бугаза!
— Ого!.. А кого везешь?
— Людей!
— А чего твои люди так испугались, что сразу шваркнули под брезент?
— А ты спытай, може, и ответят!
Молодой полицейский заглянул под брезент.
— Кто тут живой, вылазь!
— Чего нужно? — недовольно спросила Сонька.
— Нужно из нужника, а тобой хочу прямо на дороге покрасоваться! Вылазь!
Первым на землю спрыгнул Михель, за ним Сонька и последней из брички выбралась Михелина.
— Гля, какая краля! — цокнул языком пожилой полицейский при виде ее. — Чисто для тебя, Грицко!
— Так я ж уже, кажись, женатый! — засмеялся тот. — А може, хочешь, чтоб у меня був гарем?
— А хиба то погано?..
— Гарна идея. — Молодой полицейский почесал затылок. — Треба подумать. — И протянул руку к лицу Михелины. — Як зовут, краля?
Она оттолкнула его руку:
— Можно без рук?
— Ты гля, кусается, — удивился молодой полицейский. — А як же с такою жить?
— Через день, — засмеялся пожилой и потребовал: — Показуйте документы, громадяне!.. Будем знакомиться! Може, я сватом у вас буду.
Задержанные молчали.
— Гля, молчат, — удивился молодой. — Може, они глухонемые?
— Так краля вроде розмовляла, — пожал плечами пожилой и вдруг гаркнул во все горло: — Предъявить документы, халамындрики!
— Документов нет, — прошамкал Михель.
— Что он сказал? — повернулся к молодому пожилой.
— Каже, документов нема.
— Интересни люди.
— Дуже интересни. Зубов нет, документов тоже. И как к ним обращаться?
— А мы сейчас у крали спросим. — Полицейский с усмешкой придвинулся к Михелине. — Будь ласка, ваш паспорт. Хочу узнать ваше имя, панночка.
Сонька шагнула вперед, достала из кармана сотенную, протянула пожилому. Тот удивленно взял купюру, повертел ее в руках, повернулся к молодому:
— Шо це?
— Гроши, — ответил тот, тоже удивившись.
— Сколько?
— Багато.
— Бачу, — кивнул пожилой. — Сто рублей… — обвел взглядом каторжан, спросил Соньку: — Думаете, тут три паспорта?
— Мало?
— Мало. Треба еще два.
— И не много ли?
— Больше будет в участке, — по-доброму улыбнулся полицейский.
Воровка вынула из сумки еще две сотенные купюры, отдала ему.
— Оце гарно, — кивнул тот и махнул мужику на бричке. — С богом!.. Только не в центр! Там не за три паспорта, а за десять возьмут!