— Человек! — заорал он половому и поманил пальцем. — Еще бутылку водки и самую малость закуски!
— Так ведь вы, барин, первую еще не допили, — пытался возразить тот.
— Молчать, сволочь!.. Молчать и исполнять приказание! Ты знаешь, кто перед тобой?
— Господин артист!
— Вот и ступай отсюда, свинья!
— Слушаюсь.
Половой удалился, Изюмов налил рюмку и в короткий взмах головы опрокинул ее.
Увидел вошедшую в кабак чем-то узнаваемую фигуру, напрягся. Проследил за человеком в шляпе и с тростью, даже, от предчувствия интриги, подался вперед.
Это был пан Тобольский. Он сел за свободный стол, к нему тотчас подскочил половой и, получив распоряжение, удалился.
Изюмов наполнил до краев рюмку, поднялся и неровным шагом, расплескивая по рукам и на пол водку, двинулся к знакомому господину.
— Прошу прощения. Артист тяжело рухнул на стул напротив пана, попытался улыбнуться. — Пьян-с как свинья, поэтому посмел потревожить.
Тобольский спокойно и с некоторым интересом смотрел на него.
— Не признаете? — обвел пальцем вокруг своей физиономии Изюмов.
— Признаю, — улыбнулся тот. — Артист оперетты.
— Благодарствую… — Артист поклонился и снова расплескал водку. — Вы однажды интересовались мадемуазель Бессмертной. Верно?
— Да, было.
— И она указала вам на дверь!
— Тоже было.
— Теперь извольте выслушать меня, сударь. — Изюмов выпил остаток водки, попытался найти на пустом столе какую-либо закуску, но занюхал в итоге рукавом. — Перед вами сидит дрянь и сволочь!.. В самом препротивном виде!
— Вы много выпили, и вам следовало бы отправиться домой.
— Не надо, — поднял тонкий, худой палец артист и поводил им перед лицом пана. — Не надо, сударь, останавливать артиста, если он решил до конца сыграть свою роль!
— Хорошо, слушаю вас.
Изюмов помолчал, склонив голову к столу, вдруг резко вскинул ее.
— Я влюблен!.. Понимаете, влюблен! Бездарно, безответно, бессмысленно!.. Догадываетесь в кого?
— В мадемуазель Бессмертную.
Артист удивленно посмотрел на незнакомца, сокрушенно повел головой.
— Похоже, это у меня на лбу уже написано… Да, в мадемуазель Таббу. Прекрасную и восхитительную. Я, низкая и гнусная тварь, влюблен в самую сияющую женщину!.. Знаете, почему я так себя презираю, сударь?
— От беспомощности, — с пониманием усмехнулся пан.
— Именно так!.. Все верно!.. От беспомощности я даже пошел на предательство!.. Я предал ее, господин хороший!.. Я стал шпионить за ней! Чтоб знать все! Чтоб наблюдать!.. Чтоб отомстить! За нелюбовь отомстить! А потом докладать!.. Как самый последний шпик!.. Как дешевый филер! И презираю себя за это!.. Презираю, дрожу, ужасаюсь и снова хочу!.. Потому что мстить, мстить, мстить!
— Может, следует остановиться? — подсказал Тобольский.
— Поздно!.. Уже поздно!.. Заигрался! К тому же она поведала свою самую-самую большую тайну, а я взял и выложил все!.. После этого только в петлю! Или убивать, убивать, убивать!.. Всех подряд убивать! Может, этим смою позор и стыд!
— Ступайте в церковь, может, легче станет.
— Боюсь. Не дойду. В реку брошусь. — Изюмов перегнулся через стол, зашептал: — Она ведь дочь воровки!.. Соньки Золотой Ручки!. Сама созналась в этом!.. А я, тварь никчемная, донес. Разве можно это пережить?
— Зачем призналась? — осторожно полюбопытствовал пан. — Думаете, душу облегчить?
— Может быть, может быть… — задумчиво произнес артист. — Мать ведь приходила к ней!.. С дочкой приходила!.. А она их не приняла! Изгнала!.. Чтоб тень на нее не падала!
Возник половой, поставил на стол чайник, воду и удалился. Изюмов крикнул ему вслед:
— Водки на этот стол!
— А с кем приходила мать? — с нескрываемым интересом спросил поляк.
— Сказал же, с дочкой. Тоже воровкой.
— И их не задержали?
Изюмов расхохотался, повертел пальцем у виска.
— Как возможно задержать, если они прибыли в свите самого господина полицмейстера?!
Пан Тобольский ничего не понимал.
— Как это могло случиться?
— А это не нашего ума дело, сударь!.. — развел руками артист. — Полицмейстер ведь дальний родственник покойного князя Брянского! И у покойника было бриллиантов о-го-го!.. — И неудачно пошутил: — Может, у них с Сонькой там общая малина!
— Значит, Соню можно найти в доме князя Брянского? — задумчиво произнес поляк.
— Я этого не говорил, — поднял руки Изюмов, — вы не слышали!.. Иначе мне голову сразу сзаду наперед! — И с силой захлопнул собственный рот ладонью.
Снова подошел половой, поставил на стол две рюмки, бутылку водки, рыбную закуску.
Артист налил в обе рюмки, поднял свою.
— Выпейте, сударь, за заблудшую душу раба божьего Николая. Авось на небе услышат и не дадут закончить мою поганую жизнь под забором!
Пан Тобольский также поднял рюмку, чокнулся с растирающим по физиономии пьяные и жалостливые слезы артистом Изюмовым.
В кабак не спеша вошел филер, с достоинством огляделся и занял один из ближних столиков.
На него тут же отреагировал артист.
— Видали?.. Шпик!.. Это по мою душу! Куда ни сунься, они следом. — Он тяжело поднялся, натыкаясь на столы, двинулся в сторону филера. Остановился перед ним и вдруг заорал во всю актерскую глотку: — Встать, сволочь!.. Встать, если вам приказывают!
— Вернитесь на место, иначе я вызову полицию, — негромко и спокойно предупредил шпик, продолжая сидеть.
— Полицию?! Вы решили испугать меня полицией? Меня, артиста императорского театра!
— Оставьте меня в покое, сударь.
— А я не оставлю! Вы, сударь, оскорбили меня!.. Меня, артиста Изюмова! Вы знаете такого артиста?
— Не знаю и знать не желаю.
— Вста-ать! — снова заорал возмущенный Изюмов и ухватил шпика за лацканы плаща. — И марш за мной в полицию!.. Сейчас вы узнаете, кто такой Изюмов.
Между ними завязалась бурная потасовка, Изюмов пытался выволочь шпика из-за стола, тот упирался и отбивался.
Пан Тобольский, воспользовавшись скандалом, поднялся из-за стола и быстро направился к выходу.
Филер заметил это и немедленно бросился следом. Но его перехватил артист, они упали, и единоборство продолжалось на полу.
Пан тем временем выбежал из кабака, махнул поджидавшему его извозчику, тот немедленно подкатил, и поляк запрыгнул внутрь.