– А ты мне про ваши платонические отношения к чему рассказываешь?
– Ну как же! А вдруг ты не просто ревнивец, но ревнивец маниакальный? У меня в диссертации подобным типажам целый раздел посвящен. Еще вмажешь в темном переулке монтировкой (или что там у вас?) по башке. А я только жить начинаю, – схохмил Виталий, – на кафедру перехожу.
– Не ссы, браток, я не настолько самолюбив, как ты.
– Не понял?
– Специально для доцента поясняю: когда отвергнутый женщиной мужчина подло убивает своего соперника, он делает это вследствие большой любви. Но! Любви к себе любимому. Такая вот болезненная форма самоутверждения. А вот у действительно любящего человека в подобной классической ситуации есть три альтернативных варианта.
– Это какие же?
– Первый: пожелать им счастья и отвалить. Второй: наложить руки на себя. Третий: наложить руки на нее. «Идиота» Достоевского читал?
– О-бал-деть! Какие интеллектуалы трудятся в питерских таксомоторах! Надеюсь, ты не страдаешь синдромом Рогожина?
– Я ничем не страдаю.
– Слава Богу, – картинно вздохнул Виталий. – А то я стал всерьез опасаться за Катину жизнь и здоровье.
«Ты бы лучше за свое здоровье опасался», – подумал Козырев, но вслух произнести не успел. Возвратились девушки, и Катя, тревожно вклинившись между кавалерами, твердо заявила:
– Все, брек. Вы еще тут подеритесь, горячие финские парни.
– В самом деле, мальчики, – поддержала Лера. – Не ссорьтесь. Лучше помогите в моем социологическом опросе. У меня задание от редакции «Космополитена». Теперь вот хожу и всех опрашиваю: «Что бы вы сделали, внезапно получив миллион долларов США?» Вот, к примеру, ты, Виталя?
– Блин, Лерка, вечно ты со своими глупостями, папарацца наша… Ну что-что? Первым делом купил бы себе спортивный «Порш»…
– И что дальше? – оборвал Козырев.
– А дальше – как вмажу по ночному Невскому!
– А сто долларов у тебя будет?
– Так миллион же есть!
– Не, нужно именно сто, одной купюрой. Чтобы свернуть трубочкой и нюхнуть кокаин. Я в фильмах смотрел…
Присутствующий при разговоре народ загоготал.
– А ты сам, Павел? – обратилась к Козыреву Лера. – Ты бы что сделал?
Тот ненадолго задумался, а потом ответил:
– Я бы создал спецкурсы для самых крутых молодых оперов, но только обязательно не блатных. Лучшее оборудование, преподаватели – лучшие со всей России, за огромные зарплаты… А потом создал бы спецподразделение по борьбе с преступлениями против детей. Самое лучшее в мире. И чтоб сотрудникам нельзя было иметь семью хотя бы в течение пяти лет. Чтоб зарплаты бешеные, но при этом и рабочий день, как на войне, – двенадцать часов. Ну там, физподготовка, спецподготовка и все такое…
– Ты, «очень хороший человек», рассуждаешь, как социалист-теоретик, а я тебе на это отвечу, как юрист-практик, – завелся Виталик, все более распаляясь. – Ни хрена из этой затеи не выйдет.
– Это почему? – ощетинился Козырев.
– Во-первых, миллиона баков на такой проект явно недостаточно. Во-вторых, этот лимон в нашей стране распилят и схавают еще на стадии согласования и предпроектной подготовки. И самое главное – народ в такое подразделение ты просто не наберешь.
– Ответственно заявляешь?
– Более чем. Нет сейчас таких фанатиков. Раньше, возможно, были, а сейчас – извините. Люди устали жить ради других. И теперь хотят немного пожить ради себя и своей семьи. Благо политика партии сегодня позволяет. И вообще… Достал меня уже весь этот базар, – разгорячившись, доцент кафедры права перешел на пацанский жаргон, – я водки хочу и зрелищ! А вашей теософской болтовни мне вполне хватает в Академии. Задрали, честное слово!
В эту минуту на «юбиляра» было страшно смотреть. И то сказать: бухой неврастеник – зрелище не из приятных. Но, как всегда, на помощь пришла женщина.
– Водки и зрелищ для кандидата наук! – пьяно взвизгнула какая-то девка и потащила Виталия на танцпол. Сделала она это очень кстати, к немалому облегчению и Козырева, и Катерины. Той было невыносимо стыдно и за своего приятеля, и за безнадежно испорченный Пашин вечер. Ею испорченный. Надо было как-то спасать ситуацию. Собравшись с духом, Востроилова направилась к Паше объясниться и извиниться. Однако ее немного опередил седовласый мужчина в неправдоподобно белоснежной сорочке от «Гуччи».
– Прошу прощения, Павел. Можно тебя на пару слов?
– Да пожалуйста, – недоуменно пожал плечами Козырев, никак не ожидавший увидеть среди тусовочного молодняка столь почтенного – и по возрасту, и по внешнему виду – господина.
– Я невольно стал свидетелем вашего эмоционального разговора. Ах да, я не представился. Антон Николаевич Воронов, я…
– Папа Леры?
– Точно так. А еще я давний знакомый родителей Виталия.
– А-а, понятно…
– Да нет, в данном случае я как раз целиком и полностью на твоей стороне. Покурим?
– Покурим.
– Угощайся. – Воронов дружелюбно протянул Паше стильную черно-золотую пачку.
– Спасибо, я свои. Опасаюсь привыкания.
– К никотину?
– К хорошему никотину.
– Понимаю. Видишь ли, Павел, слушая тебя, мне показалось, что так рассуждать, так болезненно реагировать на столь непростую тему может только человек, который находился внутри, а не вне системы. Понимаешь, о чем я?
– Да.
– В общем, мне показалось, что все-таки ты не таксист, а… условно назовем – сотрудник. – Возможно, бывший. Но в любом случае, имеющий некоторое отношение к…
– Вам правильно показалось, – чуть помедлив, признался Козырев. Он и сам не понял, почему вдруг решил раскрыться перед незнакомым человеком. – Я действительно сотрудник. Причем не бывший. Но мне бы не хотелось…
– Уверяю тебя, это информация сугубо для внутреннего пользования.
– Так о чем вы меня, как сотрудника, хотели спросить?
– Дело в том, что в настоящее время по роду своей деятельности я…
– Я в курсе, что вы депутат.
– Тот самый, который «вам, таксистам», – улыбнулся Воронов, – «по одному месту».
– Извините, сгоряча.
– Все нормально. Так уж получилось, что я вхожу в состав думской комиссии по вопросам безопасности и охраны правопорядка. В этом смысле мы отчасти коллеги.
– Скорее, братья. Вы – старшие. А мы так, детский сад и немцы.
– Ну, не стоит так самоуничижаться. Так вот, мне показалась довольно интересной твоя идея по поводу создания подобного рода спецподразделения. Не будешь возражать, если я ее позаимствую? Покручу, поприкидываю. Может, где-то как-то попытаюсь использовать?