Малетин еще ничего не понял. Спертый воздух камеры, заполонивший все свободное пространство его мозга, выветривался гораздо медленнее, нежели проникал. Он очень плохо соображал.
– Что вы хотите этим сказать?..
– Я хочу сказать, что тебе выдали билет в один конец. Без шанса вернуться. Что такое потеря десяти тысяч долларов по сравнению с потерей ста пятидесяти? – Пащенко развернулся ко мне. – А что такое десять тысяч долларов по сравнению с несколькими миллионами?
– Я ничего не понимаю. – На этот раз Малетин не лгал.
– Тебя подставили, парень. – Пащенко закончил разговор и толкнул сигареты Денису, чтобы тот мог забрать их в камеру. – Ты должен был провалиться в любом случае. Провалиться, оказаться на нарах и все рассказать нам. Что ты и сделал. А сегодняшний наш с тобой разговор в планы твоих коллег по «бизнесу» не входил. Откуда тебе знать, что героин, который ты сопровождал, на девяносто семь процентов «разбодяжен»? Ты ведь сейчас «колешься» на тридцать пять килограммов чистого афганского героина и ни на грамм меньше, правда?
Денис сглотнул слюну.
– Но груз, который ты, рискуя собственной шкурой, вез через границу, содержал один килограмм геры, пацан. Все остальное – мука. Как ты думаешь, тебе собирались за это заплатить сто пятьдесят?
Лицо Малетина пошло пятнами. Даже непосвященному в медицинские тонкости человеку, такому, как я, становилось понятно, что с парнем начинается истерика. Шок, который запросто может привести к потере сознания.
– Арте... Малыга меня...
– Поимел, – закончил Пащенко. – Он начал тебя иметь с того момента, когда предложил поездку. Задержание «КамАЗа» в Барбашино с отрывом поддона настроило тебя на скептический лад, однако кто, вопреки всем законам логики и элементарному чувству самосохранения, велел тебе продолжать операцию?
Малетин молчал, поэтому ответил сам Вадим:
– Малыгин. Почему он не посвящает тебя в такие тонкости, как связь с человеком в Риге? «Подойдет человек и представится Валдисом. Все». Что все? Ну, подойдет к тебе любой Валдис, ты ему и отдашь контрабанду? А если подойдет мент, который тебя «вел» по всей стране? И ты сдашь ему груз? Это тебе даже не «Русская рулетка», где можно угадать. Это точный выстрел в висок. Тебя не посвящают в тонкости общения с резидентами, однако доверяют такую информацию, как содержание груза. Ты знаешь точное количество перевозимого тобой героина. А зачем тебе знать главное, если тебя не просветили даже в мелочах? Не решено, где и когда тебе выдадут гонорар, зато ты уже имеешь на руках деньги для бегства в случае прокола. Денис, почему тебе не пришла в голову такая простая истина, что тридцать пять килограммов героина везут не для того, чтобы попадаться?
Шок прошел. Наверное, так случается. Откуда мне знать, если я – человек, не посвященный в тонкости медицины? Денис сейчас сидел еще более сломанный, нежели в день своего задержания.
Пащенко встал и начал застегивать дубленку.
– Знаешь, Малетин, что самое поганое в твоей ситуации? Нет, не то, что тебя поимел ближний. Согласись, что к этому нужно быть готовым всегда... Самое поганое то, что твое наказание от изменения обстановки не меняется. Даже если бы ты в «КамАЗе» перевез не килограмм, а грамм героина, санкции статьи останутся прежними. Ты действовал в составе организованной группы, а героин – тяжелый наркотик. И его «крупный размер» идет от нуля. В граммах. А в годах – от семи до двенадцати. Вот такая ерунда, Дениска.
Я нажал кнопку под столом. Через мгновение появился знакомый выводной и увел Малетина. Денис даже не стал оборачиваться на пороге. Пащенко выветрил камерный воздух смутной надежды из его головы в течение одной минуты. И он возвращался в помещение, где спят по очереди, с совершенно ясным сознанием. С сознанием того, что купил свое нынешнее положение за десять тысяч долларов наличными.
Когда мы подъезжали к моему дому, я сразу обратил внимание на шикарный «BMW». Он стоял у моего подъезда, и от его перламутровых боков отражался убогий свет нашей приподъездной лампочки. Дымок вился из спаренной выхлопной трубы, а след от протекторов уже успел занести легкий снежок. Машина стояла у подъезда около часа.
Я снова посмотрел на часы. Начало девятого. Через сорок минут мне нужно быть в суде, а я никак не могу вспомнить ни одного из жильцов своего подъезда, к кому мог бы приехать знакомый на «седьмой» модели Баварского автозавода.
Из-за руля вышел господин Измайлов. Он был без шапки и встретил машину Терновской транспортной прокуратуры уверенно, словно точно знал – в ней нахожусь я.
– Я, пожалуй, пройдусь с тобой, – сделал вывод из увиденного Пащенко.
– Езжай домой. – Я устало похлопал его по плечу. – Если меня кто-то и хочет пристрелить, то не он. Во всяком случае, не сейчас.
Я действительно устал. Мои последние ночи проходят в несколько раз активнее светлого времени суток. И у меня, как у Дениса Малетина, день стал смешиваться с ночью.
– Здравствуйте, Антон Павлович...
Я качнул головой. Наверное, вид у меня неважнецкий, если Измайлов оглядывает меня с неким беспокойством. Он словно оценивает меня и решает – смогу ли я в должной мере оценить степень его горя и воздать виновным по заслугам. Пока я вызываю сомнения. Сомнение в том, что этот судья, помятый внешне и внутренне, способен на большой поступок.
– Вы что-то хотели, Альберт Андреевич?
– Я хотел с вами поговорить.
– Здесь? К девяти я должен быть в суде. Почему бы вам не приехать туда?
– Я не займу много времени. – Измайлов держится не нагло, как предыдущие просители, а смиренно. Он объясняет мне причину своего неординарного поступка. – Я уже не могу ходить в суд и смотреть на эти рожи, Антон Павлович. Когда все решится? Я хочу быть лишь на приговоре. Простите, если сбивчиво объясняю...
Пришлось покачать головой. У меня он раздражения не вызывает. Самый достойный человек из всех, кого я вижу на процессах по делу Малыгина.
– Понимаю. Но не могу ответить вам определенно. Судебное следствие не закончено. Для меня не ясны многие моменты. А по поводу вашего присутствия на процессах... У вас есть адвокат, и адвокат довольно сильный. Вы можете не приходить по причине того, что у суда нет к вам вопросов. Все, что требовалось, мы уже выяснили в пяти предыдущих заседаниях. Адвокат вам сообщит, когда будет оглашаться приговор. Однако с уверенностью назвать дату я не берусь по двум причинам. Во-первых, я сам этого не знаю, во-вторых, если бы и знал, то не сказал в подобной ситуации.
Я развел перед ним руками. Предмет разговора мне ясен, на вопросы я ответил. Сейчас я могу заняться своими делами?
– Я хотел сказать вам одну вещь, Антон Павлович... – Измайлов смотрит мне в глаза, и мне это импонирует. – Не поймите меня превратно. Я не предлагаю вам никакого вознаграждения, ибо владею относительно ваших убеждений довольно точной информацией. Просто хочу, чтобы вы знали. Если появится необходимость понести затраты для установления полной истины по делу, каких бы слоев общества это ни касалось, я готов предоставить свои услуги. У меня погиб сын. Погибла его невеста. Уже ничего не вернуть, поэтому единственное, что может хотя бы немного успокоить мать Вадима и мое сердце, – это законный приговор по делу, подробности которого выяснены до конца. Вы понимаете меня, Антон Павлович?