Нужно позвонить Пащенко. Он уже трое суток «долбит» Малыгина-младшего на предмет объяснений по этим двум фигурантам. Я сегодня звонил ему утром, перед самым процессом. А теперь вечер. Возможно, что-то и изменилось. Малыгин не может молчать вечно.
Теперь я понимаю и роль Серикова в уголовном деле. Потерпевший, гражданский истец... Да плевать ему на этот ущерб! Папа Малыгина вынет ему из кармана запрашиваемую сумму и тут же отдаст! А эта роль потерпевшего Серикову нужна лишь для того, чтобы на законных основаниях покопаться в материалах уголовного дела. «Ознакомиться», – говорим мы, судьи. Как идут у Струге дела, что поясняет подозреваемый, потом – обвиняемый и, наконец, – подсудимый Малыгин. Вот и вся роль! В этой догадке мне помог Бася. Ущерб от столкновения его «Лексуса» с «Тойотой» Малыгина-младшего составил куда более крупную сумму, нежели в случае с Сериковым. Однако он не хочет светиться в этом деле и активности в деле компенсации ущерба не проявляет. А я бы за такой ущерб глотку любому перервал! А Бася – нет. Во-первых, потерпевшим по линии уголовного дела быть крайне «западло», а во-вторых, зачем это делать, если в разведку можно послать Серикова – племянника начальника областного ГУВД?
Да, прав Измайлов. Все переплелось и мутировало, приняв чудовищные формы...
Так кто же все-таки убил несчастных Зотова и Изварина?
Пащенко позвонил мне уже домой.
– Время есть? – спросил он.
– Издеваешься?
– Тогда подъезжай ко мне на работу.
И он повесил трубку. Похоже, не издевается.
Следом я позвонил Маринке – сестре Пермякова. Не так уж и несчастлива моя Саша! Они вместе с Рольфом ходят играть в лес, где мой пес таскает Маринкиных детей на санках, а вечером женщины ведут свои сокровенные разговоры. Вот чего не хватает каждой замужней женщине, так это сокровенных разговоров. Впрочем, я рад. Было бы гораздо тяжелее, если бы в голосе Саши я чувствовал открытую всепоглощающую тоску. Она, конечно, скучает, но чувство необходимости и уютная обстановка позволяют ей давить одиночество.
В мыслях о Саше я провел весь путь от дома до прокуратуры. Уткнулся в дом, как в столб посреди поля, неожиданно и удивленно. Посреди сурового серого здания горело несколько окон. Это кабинет Пащенко и соседние с ним окна кабинета Пермякова. Недремлющее государево око не спит! Оно надзирает!
Пащенко сидел в расстегнутом кителе, без галстука. Вид государственного служащего, готового через мгновение вынуть из-под стола бутылку водки и выпить все содержимое прямо из горла. Рядом, на стуле, приютился Пермяков и сосредоточенно разминал в руках пластилин. Я знаю этот пластилин. Кусок зеленого цвета постоянно лежит на столе прокурора. По мере необходимости он отрывает от него части и добавляет в гнезда печатей на входной двери и сейфе.
Мне никто не предложил выпить. Чаю, кофе, водки... Неважно чего. Важно, что никто не предложил, а это из ряда вон выходящий в подобных обстоятельствах случай. Впрочем, об обстоятельствах-то мне как раз ничего и не известно.
Не желая сдувать с обстановки молчания пыльцу загадочности и строить домыслы, я довольствовался тем, что прошел к столу.
– Ридну Украйну запрашивал? – осторожно спросил я.
Вместо ответа Вадим вынул из тонкой папки факс и кинул мне через стол. Я взял его и встряхнул. В левом углу грозно торчал «трезубец», под которым смешными словами обзывалась прокуратура города Киева. Исходящий, число...
Шестьдесят девять фамилий в столбик. Это полный состав киевского «Динамо», начиная с семьдесят пятого, заканчивая восемьдесят пятым годом. Напротив каждой фамилии в скобках помечено, когда данный товарищ зачислялся в команду, а когда убывал. Я положил бумагу на стол рядом с собой. Если честно, то сейчас мне было не до проверки собственных версий. Меня беспокоили два типа, которые сидели в кабинете с таким видом, будто кто-то умер.
– Что за молчание, Пащенко?! – осторожно, но настойчиво надавил я. – Терновка потекла на юг? Небо упало на землю? Или прокуратуру распустили? Или вы никак не можете простить, что право ареста у вас в прошлом году отобрали и передали мне?
Пащенко крякнул, отпихнул от себя папку, из которой минуту назад доставал факс, и подошел к видеодвойке. Она стояла в углу на табуретке уже год, и всякий раз ее тоскливый вид подсказывал мне, что она является изъятым вещественным доказательством, не востребованным потерпевшими. Отмотав пленку на невидимой мне кассете, он нажал на пульте кнопку воспроизведения.
Странный фильм. Он сразу стал мне неприятен. Я не мог принять его как действительность. Я видел на экране свою Аллу, которая выходила из суда.
Голос снимавшего произнес:
– Вот, смотри, она выходит...
Алла быстрым шагом миновала площадь перед судом и направилась за магазин. В нем она всегда покупает для меня булочки, чем вызывает мое стеснение.
Машина, из которой шла съемка, двинулась с места, и изображение слегка задрожало. Камера направлялась вслед за моим секретарем.
– Она заходит за магазин... – подсказал мне, как дефективному, незнакомый голос.
– Подходит к машине...
Создавалось впечатление, что оператор дублирует голосом съемку для той части оперативного состава, у которой отсутствует зрение. Что ж, я знаю таких оперов. А сама съемка предназначена для тех, у кого со зрением все нормально, но туго со слухом. Мне и такие знакомы...
Я машинально бросил взгляд на дату и время, обозначенную в углу кадра. Холодный пот прошиб меня от поясницы до плеч. Вчерашний день, половина первого. В это время Алла вчера отпросилась у меня на обед. Сразу после моего разговора с Николаевым. Тот спрашивал, как идет дело Малыгина-младшего, а я ему объяснял, что у меня возникли некие трудности с доказательствами вины подсудимого. Разговор продолжался не более пяти минут, после чего Николаев вышел и Алла спросила разрешения пообедать.
Итак, машина. Моя Алла подходит к серебристому «Крайслеру» и без лишних разговоров исчезает за предусмотрительно кем-то открытой задней дверью. Дверь захлопывается, и нудный голос объясняет мне, придурку, что «она» села в машину.
Крупным планом берутся номера машины, и я их запоминаю. Однако это все, что можно в данный момент рассмотреть. Стекла американской иномарки тонированы, наверное, сам владелец при езде на ней испытывает некоторые неудобства при ориентации в городе. Через три минуты съемок Алла выходит из машины и подходит к киоску быстрого питания «Подорожник». Она покупает в нем несколько бутербродов, складывает в пакет и торопится в суд...
– Ты чего так быстро, Алла? – удивляюсь я скорому возвращению своего секретаря.
– В столовой очередь большая, Антон Павлович. Я решила купить нам бутербродов. Я сейчас уйду к девчонкам, а вам вскипячу чай. – Она вынимает из пакета два бутерброда. – Вам с ветчиной или с рыбой? Ладно, я оставлю один с ветчиной и один с рыбой.
Я машу рукой. Эту девчонку не исправить! Все-таки мне повезло с секретарем. Умна, верна и в меру обходительна. Знает, что обед с судьей – откровенная фамильярность. Знает свое место, но и уважает себя. Ладно, пусть кипятит этот чай – все равно ведь вскипятит.