– Значит, в школе был он? – спросил, выйдя на улицу, Саланцев.
– Думаю, да, – прикурив на ветру, следователь посмотрел на спутников. – Не так много в России похитителей людей, понимающих французский.
Кряжину удалось разозлить собеседника. Но делал он это на грани фола. И теперь не сомневался, что противник уже думает над тем, что произошло.
– Значит, переводчик для вас в школе – это тоже маленькая следственная хитрость? – поспешил с выводом Сидельников.
Кряжин посмотрел на него, не скрывая неловкости.
– Я предполагал, что рано или поздно он захочет поговорить со мной. Но знал бы ты, чего мне стоило два дня картавить над транскрипцией этой фразы…
Перед самой машиной телефон в кармане следователя попросил, чтобы ему уделили несколько минут внимания.
– Кряжин, слушаю.
– Это Молибога, Николай, – напомнил криминалист.
– Второе можно было не говорить, – съязвил Кряжин. – Не бережешь ты мои центы, Коля. Если у тебя ничего не вышло, прощаемся. Если вышло – я еду.
– Тогда лучше езжай.
Он спрятал телефон в карман и, отщелкивая в сторону урны окурок, с сарказмом пробормотал: «О Ланцелоте наслышан… Хорошие книги ты в детстве прочел, парень»…
Он думал о человеке, с которым только что разговаривал по телефону, а Саланцев, увлеченный теорией Ломброзо, чей портрет висел в кабинете следователя, спрашивал вслух о том, кому из родителей может принадлежать подбородок с ямочкой, обнаруженный им на фото маленького Коли. Сидельников просто вертел руль и, то и дело опуская донельзя тонированное стекло, ругался с водителями, стремящимися подрезать его авто.
Время в пути до Большой Дмитровки пролетело бы еще незаметнее, если бы они не остановились купить по хот-догу и бутылке «пепси».
Пахнущие горчицей и капустой, они поднялись в кабинет Молибога.
– Если я потерял час напрасно, то ты снова услышишь мое мнение о своем кофе, – предупредил Кряжин.
Вместо ответа криминалист бросил на стол тонкую полиэтиленовую папку. Раскрывая замок на ней, следователь смотрел на эксперта недоверчивым взглядом, словно сомневаясь в том, что тот способен на большее, нежели делать соскобы из-под ногтей трупов.
С первой фотографии смотрел куда-то вверх человек лет сорока. Взгляд его был устремлен в одну точку, как бы Кряжин не поворачивал лист. Черты лица внушали уважение.
На фото в полный рост, с более четким изображением, можно было убедиться в том, что внушают уважение не только черты лица. Тренированный торс, могучая шея, крепкая ладонь на дверце «Мерседеса».
Труднее оказалось с идентификацией номера машины. Ее передняя часть была развернута к сектору видеосъемки под таким острым углом, что цифры на специзделиях можно было прочитать и как 959, и как 858, так и 899. И еще несколько десятков вариантов, где в цифрах преобладают округлые формы.
– И куда же, по-твоему, смотрит сей мужчина впечатляющих габаритов? – поинтересовался Кряжин.
– Исходя из окружающей обстановки и дела, которым ты занимаешься, можно предположить, что перед мужчиной дом Кайнаковых.
– Невероятно…
– Побереги свой сарказм для Ельца, который тебя искал все утро, – Молибога невозмутимо раскидал в стороны листы из папки и подтолкнул к Кряжину тот, что был испещрен формулами и цифрами. – Расстояние до дома – сто семьдесят три метра. Я съездил и измерил. Высота дома Кайнаковых – семьдесят два метра. Взгляд неизвестного – это гипотенуза, соединяющая катеты этой длины. Я могу дать ответ на твой третий вопрос с погрешностью на один-два этажа. Окна восемнадцатого-девятнадцатого этажей. Либо те, кто в них светится.
– Так и есть! – восхищенно пробормотал Сидельников. – Двухуровневая квартира Кайнаковых расположена на этих этажах.
Молибога развел руками. О квартире олигарха сообщалось полчаса назад в «Новостях», журналисты которых уже успели получить информацию о трагедии в доме одного из самых состоятельных людей Москвы из им одним известных источников. Но это лишь подтвердило расчеты криминалиста.
– Ты просто молодец, Николай, – похвалил Кряжин. – Подаришь мне щепотку своего кофе?
Пока он равнодушно наблюдал за тем, как криминалист с довольным видом сыплет коричневый порошок в бумажный пакетик, Саланцев схватился за правый бок – в его кармане зазвучала трель телефона. С момента мобилизации всей правоохранительной системы страны сыщики и следователи стали превращаться в «ходячие томагочи».
– Идеи МУРа торжествуют, – объявил, складывая телефон, Саланцев. – Наши нашли мадемуазель Вишон и ее… переводчика-телохранителя.
Кряжин казался вдохновленным. Выпуская сигаретный дым в окно «Жигулей», он блестел глазами и пожевывал губами. Можно было подумать, что его взволновала предстоящая встреча с обворожительной француженкой. Во всяком случае, услышав вопрос Сидельникова, зачем, по его мнению, человеку из «Мерседеса» понадобилось смотреть на окна Кайнаковых, он ответил быстро, не раздумывая:
– Беда в том, ребята, что окна квартиры Кайнаковых расположены с другой стороны дома. Айя-я-я-я-яйяй, – нараспев проговорил Кряжин.
Мадемуазель Вишон сидела напротив него, теребя кружевную оборку юбки, а ее телохранитель Дюбуи, как и положено людям его статуса, был невозмутим. Эта невозмутимость казалась еще более удивительной еще и тем, что всем было хорошо известно, каким образом мсье Жорж охранял тело своей клиентки.
Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать. То же относится и к тем, кто ищет неприятности.
– Куда же вы исчезли, мадемуазель Сандрин? – спросил Кряжин и тут же повернулся к ее переводчику: – Переводи, человек-скала.
– Она сказала, что ее жизни угрожает опасность.
– Почему ее, а не вашим? – уточнил следователь.
Сама по себе история была банальна. Имя автора этой идеи потерялось в веках, но смысл ее в контексте сложившейся ситуации был уникален. Поначалу Кряжин не понимал, зачем в такой обстановке, ничем не угрожающей ей и ему, брать на себя подобную ответственность. Выслушав историю до конца, он крякнул и самому себе мысленно признался в том, что на «раскол» аналогичной русской парочки могли бы уйти месяцы. Дай бог, к концу установленных сроков следствия он добился бы правды. Лишь когда Вишон умолкла и Дюбуи стал растерянно мять в руках платок с выразительными инициалами «S.V.», следователь понял, что уровня сообразительности и ответственности граждан Европы мы достигнем не в этом столетии.
Уговорить Сандрин Вишон согласиться на работу в России, в школе французского языка, ей помог один русский бизнесмен (при выражении «русский бизнесмен» Дюбуи дернул головой и закинул назад прядь своих длинных волос, но перевел точно, потому что рядом с Кряжиным сидел русский переводчик и кивал головой всякий раз, когда слышал правильный перевод). Однажды бизнесмен подъехал к офису, где работала Вишон, на шикарном «Порше» и попросил подыскать томик сочинений Ретифа де ла Бретона. Просьбу она выполнила к вечеру следующего дня, и этим же вечером в приличном ресторане он предложил Садрин Вишон дружбу. Предложение бизнесмен заверил кольцом с бриллиантом стоимостью в двенадцать тысяч евро. Их дружба была жаркой (последнее слово Дюбуи перевел с трудом, пытаясь заменить его на определение «крепкая», но переводчик Кряжина, уроженец Усть-Кута, его поправил, и тот согласился) и головокружительной, но когда дело уже почти подошло к логическому обмену кольцами, человек признался, что должен уехать в Россию. Она сильно плакала. Обещала покончить с собой. Но он растроганно пообещал не расставаться и подыскать ей достойную работу в Москве. Она решила не оставаться в стороне от стараний жениха и принялась за поиски сама. И очень скоро нашла то, что нужно, – работу секретарем-референтом в крупной российско-французской компании. Причем зарплата там оказалась почти на треть выше, чем на родине, в должности специалиста по французской повести 19-го столетия при Сорбонне. Но бизнесмен вдруг встревожился и принялся отговаривать Вишон от ее инициативы. Мол, статус его достаточно велик для того, чтобы позволить невесте работать в короткой узкой юбке у какого-то слюнявого мордоворота в офисе, что знает много случаев, когда из-за таких мелочей распадались вполне благополучные семьи. В общем, в Лионе объявился некто Гоффе, приехавший специально для того, чтобы прихватить из Франции несколько достойных учителей для его школы. Она сначала отказалась наотрез, но тогда в дело вмешался бизнесмен. Его, кстати, звали Антон Павловский. Так вот, этот Антон Павловский сначала уговаривал, потом стал нервничать, а после и вовсе заявил Сандрин, что если она не поедет в эту школу, то вообще не поедет в Россию. Сандрин смирилась. Любовь для нее была выше всего. Уже через месяц она оказалась в Москве. Их роман продолжился и казался вечным…