Ментов сзади не чувствовалось, но и силы были совсем на исходе. Феликс из последних сил затащил потяжелевшую ногу в лаз, вытянул, просунул голову и тут же почувствовал, как кто-то сунул ему два пальца в обе ноздри и задрал голову вверх.

Толкать свое тело назад при сложившихся обстоятельствах – это добровольно согласиться с тем, что остаток дней придется проходить с носом, похожим на орлиный клюв. Захват был столь неожиданным и унизительным, что о «беретте» Архаев вспомнил лишь в тот момент, когда ее приняли из руки. И тут же сзади заныли от боли запястья. Менты, надевая браслеты, постарались вовсю… За испуг, за дырку в брюхе хряка, за побитый товар…

– Здравствуйте, здравствуйте.

Голова Феликса была задрана так круто вверх, что он, находясь внизу, теперь не видел того, кто говорил. Феликсу казалось, что он смотрит себе за спину. Но ему не нужно было видеть, ему достаточно было услышать, чтобы понять, кто его задержал таким нетрадиционным для российской милиции способом.

– Надо было тебя еще там пристрелить… На набережной…

Феликс почувствовал удар подошвой в зад и вывалился из лаза. Терпеливо выслушал очередной издевательский вопрос, зачем он сбрил усы, заработал за дерзкий ответ еще пару мощных тычков и лег на землю терпеть боль.

Глава тринадцатая

Вряд ли начальник следственного Управления Генеральной прокуратуры Смагин, давая письменные указания Кряжину принять для расследования дело с мотивировкой: «в связи со сложностью и особой важностью», понимал, с какими сложностями столкнется следователь и какую важность оно представляет. Да, похищен сын влиятельнейшего в стране человека. Да, требования будут необычные и, вероятно, серьезные. Однако никто, в том числе и Смагин, не мог знать, исполнение каких требований потребуют похитители в обмен за голову девятилетнего мальчика.

И потому обман Кайнакова, представленный Кряжину в виде требования заключить договор с германской корпорацией на невыгодных для президента условиях, показался бы следователю закономерным следствием действий преступников. Однако сослагательное наклонение при переговорах следователя с похитителями через родителей мальчишки невозможно, и он потребовал объяснений.

Объяснения последовали, и для Кряжина ложь всплыла в самом неприкрытом и безобразном виде. Подлостей властей он перевидал множество, однако они еще ни разу не действовали в форме шантажа олигархов, к тому же еще и похищая их родственников. Грубо. В жанре фэнтези с жилками триллера чиновники не работают. Им ближе тупосюжетные детективные повести, где зло, лениво выставляемое за добро, застенчиво побеждает добро, переодетое во зло.

И когда правда для Кряжина открылась во всем своем жестком и беспощадном виде, стало ясно, что скандал выходит за рамки страны, интересы которой по своему определению должен защищать следователь. «В связи со сложностью и особой важностью»…

Он сидел, смотрел на Архаева и удивлялся тому, как невероятно порой бывают завязаны интересы и авторитет страны от поведения законченного уголовника, не имеющего к упомянутым интересам ни малейшего отношения. Проблема расследования дела раздвоилась, и каждое из направлений было уродливее другого. С одной стороны, это жизнь невинного существа, играющего роль купчей, с другой – поведение полномочного представителя в Европейском суде, заблудившегося между эмоциями и здравым смыслом, который мог оказать власти, его уполномочившей, дурную услугу.

Но главное на сегодняшний день – ни одной нити не протянешь к организаторам похищения. Арманова хотели прирезать в квартире, и что мог пояснить по существу заданных вопросов покусанный собакой исполнитель? Его подельник уже задержан МУРом, но что он способен рассказать? То же, что и его приятель, висевший вниз головой с шестого этажа. Познакомились на набережной, заказали, мы пошли исполнять. Ни имен, ни точного описания. Что сказал приятель нокаутированного в Столовом переулке «филера»? Познакомились на набережной, пообещали двести долларов. И снова – ни имен, ни связей. А в МУРе спрашивать умеют. И умеют добиваться точных ответов на поставленные вопросы.

И вот фортуна наконец-то повернулась к Кряжину лицом. Хотя заслуга в этом скорее самого Кряжина, нежели фортуны. Он застал ее врасплох, и теперь она, оправившись, начинает возвращать свои интересы на исходные позиции.

День заканчивался, с момента задержания Архаева минуло четыре с половиной часа, а все, чего до сих пор удалось от него добиться, – это признания в том, что он шел по рынку, наклонился, чтобы завязать шнурок, и увидел «беретту», лежащую на бетоне. Впрочем, «береттой» он ее не называл. Именовал «опасным оружием», которое поднял с бетона лишь для того, чтобы отдать первому же попавшемуся милиционеру. Но, как ему кажется, милиционеры видели, как он поднимал пистолет, потому что погнались за ним сломя голову. А он, человек честный, но пугливый, решил, что это преступники. Это объяснимо, потому что те были не в форме и не показывали удостоверений. Когда же Архаев, наконец-то, сам догадался, что за ним бегут милиционеры, он остановился и вытащил из-за пазухи «опасное оружие», чтобы отдать. Но оно выстрелило, и он испугался еще больше. А потом его били. Бил Кряжин, ногами в живот, чтобы не было синяков, милиционеры – по почкам и печени, и в камере били конвоиры, и в коридоре «Красной Пресни» тоже били…

Он требовал перо и бумагу, чтобы написать заявление в прокуратуру. Требовал адвоката и даже называл его имя, требовал свободы передвижений и спустя три часа после задержания стал громко заявлять из своей камеры, что он буддист и ему необходимы соответствующие условия для отправления религиозных надобностей.

Авторитет Архаева был невелик, а для жильцов камеры, куда он был водворен, просто ничтожен. Его поведение было воспринято с внутренней стороны помещения как недостойное даже для того, чтобы косить под больного. Архаева урезонили, усадили на то место, где тот свободно мог бы отправлять свои надобности, но через полчаса он опустился в своих криминальных изысканиях до последнего известного ему маневра – упал перед парашей, задергался в конвульсиях и пустил пену.

Зэки постучали в дверь, попросили Архаева вынести и «больше эту «улитку» [33] к ним не подсаживать, если, конечно, у администрации нет желания подавить бунт». Администрация пошла навстречу и перевела Феликса в конец «продола», где сидели в унынии и ожидании суда подсудимые помельче. Теперь Кряжин общался с Феликсом, солнце вот-вот должно было скатиться за горизонт, а изменений в поведении арестованного не наблюдалось. Кряжин успел похвалить и новые туфли Архаева, размера сорок восьмого на вид, и его свитер, так стильно надорванный в четырех местах и надетый на голое тело.

– Архаев, вы боитесь за свою жизнь или за дело последних дней жизни? – докуривая первую пачку сигарет, спросил Кряжин.

– Свое отсидел давно. На мне косяков нет. Что вы пытаетесь мне впарить, я не знаю. Можно еще одну сигарету?

– Да бери на здоровье… Ты понимаешь, что ваше дело было проиграно в ту минуту, когда вы выставили требования Кайнакову? Кто эту идею предложил? Ты, наверное?