– Он был буквально одержим поисками разных реликвий для Доры. Да и сам очень любил такие вещи. Русский Плат Вероники он как раз и привез для нее в Нью-Йорк в этот свой последний визит. Прошлым вечером они долго спорили из-за него, но Дора все-таки отказалась принять подарок.
Плат действительно был великолепен. А как подробно старался Роджер описать его Доре! Боже! Мне казалось, что я знаю этого человека с детства, что мы с ним не раз беседовали о собранных в этой квартире сокровищах и что сейчас каждая вещь несет на себе отпечаток его любви и заставляет меня вспомнить те его мысли, которые были с ней связаны.
Кальварии... Остановки Христа на крестном пути... Конечно же, я, как и любой добрый католик, хорошо знал, что они означают. С раннего детства я участвовал в ежегодных процессиях. Мы медленно двигались по полутемному приделу храма к распятию, словно повторяя путь Христа на Голгофу, и преклоняли колена на каждой из четырнадцати остановок, дабы прочесть соответствующие молитвы. Иногда этот путь страстей Господних совершал сам священник в сопровождении мальчиков, прислуживавших при алтаре, в то время как прихожане лишь молились вместе с ними, восславляя Господа нашего Иисуса Христа за Его великие страдания. Если мне не изменяет память, Вероника подошла к Христу во время шестой кальварии, чтобы своим Платом отереть его лицо.
Дэвид переходил от предмета к предмету.
– А это распятие... Оно такое древнее, что поистине могло бы произвести сенсацию и вызвать переполох среди искусствоведов.
– Но разве то же самое нельзя сказать и о всех других вещах, которые здесь собраны?
– Безусловно можно. Однако я говорю сейчас не о Доре и не о ее религии – я вообще не рассматриваю коллекцию с этой точки зрения. Я говорю о том, что каждый из находящихся здесь предметов представляет собой действительно выдающееся произведение искусства. Твое мнение абсолютно верно: мы не имеем права бросить их на произвол судьбы – это совершенно недопустимо. Вот, взгляни, эта маленькая фигурка датируется, вероятно, девятым веком. Она кельтского происхождения и поистине бесценна. А вот эта вещь, вполне возможно, вывезена из Кремля...
Он вдруг умолк и буквально застыл перед иконой, изображавшей Богоматерь с младенцем. Искусно стилизованная, как, впрочем, и все остальные предметы в коллекции, она показалась мне все же очень знакомой: младенец Иисус прижимается к матери, а с его ножки вот-вот упадет сандалия... Их окружают ангелы – они держат в руках миниатюрные символы будущих страданий Иисуса, словно тем самым предрекая его судьбу. А младенец пытается спрятаться от них в объятиях матери. Богородица с нежностью склонилась к сыну, нимбы над их головами соприкасаются, перекрывая друг друга...
– Полагаю, тебе известно главное отличие иконы от других видов живописи?
– Божественное вдохновение.
– Нерукотворность, – поправил меня Дэвид. – Считается, что икона – это творение самого Господа, отпечаток, сделанный им на том или ином материале.
– Подобно тому как его лик отпечатался на Плате Вероники?
– Совершенно верно. Все иконы сотворены Господом Богом – они своего рода откровения, выраженные в материальной форме. Есть мнение, что новую икону можно создать, просто приложив чистую основу к старой, – изображение магическим образом копируется на нее, и вот пожалуйста, появляется новая икона.
– Понятно. Ее как бы никто и не рисовал.
– Вот именно. Смотри, это оправленный в драгоценные камни фрагмент Креста Господня, а здесь, эта книга... Боже! Быть того не может! Да ведь это знаменитый Часослов, пропавший в годы Второй мировой войны!
– Дэвид, давай оставим на потом полную инвентаризацию и восторги. Хорошо? А сейчас надо решить, что со всем этим делать.
Я уже не испытывал прежнего страха, хотя время от времени невольно поглядывал на то место, где еще недавно стояла гранитная статуя.
Теперь я ни на йоту не сомневался, что это был дьявол, и опасался, что снова начну дрожать от ужаса, если мы немедленно не займемся чем-нибудь.
– Но как и где мы можем спрятать все это и сохранить для Доры? – спросил Дэвид. – Давай начнем с записных книжек и шкафов, попытаемся навести хоть какой-то порядок и разыщем книги Винкена. По ходу дела что-нибудь решим и выработаем план.
– Только не вздумай впутывать в это своих прежних смертных соратников, – неожиданно проворчал я.
Должен признаться, тон мой был не слишком вежливым и доброжелательным.
– Ты имеешь в виду Таламаску? – спросил, оборачиваясь ко мне, Дэвид. В руках он по-прежнему держал бесценный Часослов, обложка которого, казалось, готова была вот-вот рассыпаться в прах.
– Вся коллекция принадлежит Доре, – сказал я. – За исключением книг Винкена. Винкена я возьму себе, если Доре он по-прежнему не будет нужен.
– Да, конечно, я понимаю, – откликнулся Дэвид. – Но, Бог мой, Лестат, неужели ты думаешь, что я все еще поддерживаю контакт с Таламаской? Им, безусловно, можно было бы довериться в этом деле, но я не хочу встречаться со своими, как ты их называешь, прежними смертными соратниками. Я не хочу возобновлять связи с ними, не хочу, чтобы в архивах Таламаски появилось мое досье, – в отличие от тебя, кстати, если ты помнишь... «Вампир Лестат»... Я хочу, чтобы они помнили меня только как своего прежнего начальника, Верховного главу ордена, скончавшегося в весьма преклонном возрасте. А теперь займемся делом.
В его голосе, как мне показалось, слышались нотки недовольства и горечи. Я вспомнил, что последней ниточкой, связывавшей Дэвида с Таламаской, был его старый друг Эрон Лайтнер, с уходом которого оборвались все контакты Дэвида с орденом. Смерть Лайтнера была окутана некой тайной, с ней были связаны какие-то споры и конфликты, но в чем конкретно заключалось дело, я не знал.
Шкаф стоял в комнате, соседствовавшей с гостиной, там же мы обнаружили еще и несколько ящиков с деловыми бумагами и какими-то записями. Я быстро отыскал финансовые документы и принялся их просматривать, в то время как Дэвид занимался изучением остального.
Обладая немалой собственностью, я хорошо разбирался в юридической терминологии и знал все уловки и хитрости, которыми часто пользуются международные банки. Вскоре я убедился в том, что наследство, оставленное Доре, действительно ничем не запятнано, его источники абсолютно чисты и те, кому вздумается потребовать возмещения ущерба, причиненного преступной деятельностью Роджера, не смогут отобрать что-либо у его дочери. Все документы были оформлены на имя Теодоры Флинн – судя по всему, таково было легальное имя Доры, доставшееся ей благодаря тому, что Роджер зарегистрировал брак под вымышленной фамилией.