Дэвид сел прямо. В голосе его явно слышалось волнение и одновременно гнев, он звучал напряженно, и было заметно, что Дэвид сдерживает себя из последних сил. – Ты не имеешь права обижать эту девочку. Вспомни, ведь ее отец пришел к тебе с просьбой о защите, а не о том, чтобы ты свел ее с ума...
– Можешь не продолжать, – перебил я его. – Все, что ты можешь сказать, я и сам знаю. Но и ты должен меня понять. Ведь я один. Совсем один. Вы всегда были моими друзьями, моей семьей. Но теперь, когда я столкнулся с этим существом, с этим Мемнохом-дьяволом, помочь мне не в силах никто. Никто, кроме Доры, не может дать мне совет, подсказать, как следует поступить.
– Кроме Доры? – Дэвид смотрел на меня с ужасом.
– Ты что, намерен рассказать ей обо всем? – испуганно спросил Арман.
– Да. Именно это я и собираюсь сделать. Дора единственная верит в существование дьявола. А я – Бог свидетель! – сейчас, как никогда, нуждаюсь в ком-то, искренне верующем, в святом, если хотите, а быть может, в том, кто сведущ в теологии. И я немедленно отправляюсь к Доре.
– Ты испорченный, порочный, упрямый тип, разрушитель и губитель по природе своей! – забыв о свойственной ему британской вежливости, воскликнул Дэвид, и слова его прозвучали как проклятие. – Ты все равно поступишь по-своему!
Голос его звенел от ярости. Я видел, что он просто взбешен, что внутри у него все кипит, но больше ничего не мог сказать в свое оправдание.
– Погоди, – попытался успокоить его Арман, а потом повернулся ко мне: – Лестат, это безумие! Это все равно что спросить совета у Сивиллы. Ты хочешь, чтобы смертная девушка выступила в роли оракула и предсказала тебе будущее, посоветовала, как следует поступить?
– Дора не обыкновенная смертная – не такая, как все. Она совершенно не испытывает страха передо мной. Ни малейшего. Она вообще ничего не боится. Такое впечатление, что она сделана из другого материала. Но она человек. И в то же время как будто святая. Наверное, такой была Жанна д’Арк, когда вела за собой войско. А о Боге и дьяволе Доре известно нечто такое, чего сам я не знаю.
– Ты говоришь о вере, и речи твои действительно способны обольстить, – заметил Дэвид. – То же самое было и с твоей подругой-монахиней, Гретхен, которая в результате совершенно лишилась разума и превратилась в неистовую сумасшедшую.
– Скорее, в немую, – поправил я, – потому что она не произносит ни слова, за исключением молитв, – так, во всяком случае, пишут в газетах. Однако следует учесть, что на самом деле до встречи со мной Гретхен не верила в Бога. Вера и безумие для нее фактически одно и то же.
– Неужели ты так и не поймешь?! – воскликнул Дэвид.
– Не пойму чего? Послушай, Дэвид, я иду к Доре. Она единственная, к кому я могу обратиться. Кроме того, я не имею права вот так все бросить. Я обязан к ней вернуться, и я вернусь. И еще. Обращаюсь к тебе, Арман. Ты должен пообещать мне кое-что, хотя это и так вполне очевидно. Дора находится под моим покровительством. И никто из нас не имеет права тронуть ее.
– Об этом не стоило и говорить. Я не причиню зла твоей маленькой подружке. Твое предостережение обидно для меня.
Арман действительно выглядел расстроенным.
– Извини. Я понимаю, однако кому, как не мне, знать, что такое кровь и невинность и до какой степени может быть восхитительным и то и другое. Ибо меня самого невероятно влечет к этой девушке.
– Ну так ты, должно быть, и поддаешься этому влечению, – сердито проворчал Арман. – Тебе хорошо известно, что я давно уже не утруждаю себя поиском жертв. Мне по-прежнему достаточно остановиться перед любым домом, и его обитатели с радостью кинутся в мои объятия. Естественно, я не стану трогать твою девочку. А ты, оказывается, все еще помнишь старые обиды. И думаешь, что я живу прошлым и остался таким же, каким был. Ничего подобного. Я меняюсь вместе со временем, во всяком случае прилагаю к этому все усилия. Но что может сказать тебе Дора? Чем она может тебе помочь?
– Не знаю. Но я пойду к ней завтра вечером. Будь у меня достаточно времени сейчас, я бы бросился к ней немедленно. Дэвид, если со мной что-нибудь случится... если я вдруг исчезну... если я... В общем, помни, что все наследство Доры в твоих руках.
– Помню, – кивнул Дэвид. – И сдержу данное тебе честное слово – сделаю все, что возможно, и буду действовать только в ее интересах. Но ты не должен к ней ходить!
– Лестат, – вновь обратился ко мне Арман, – если я тебе понадоблюсь... Если это существо попытается увести тебя силой...
– Но почему ты так обо мне заботишься? – спросил я. – После всех пакостей, которые я тебе причинил. Почему?
– Ох, только, пожалуйста, не говори глупостей, – умоляющим тоном попросил Арман. – Разве ты забыл, как когда-то, давным-давно, сам убеждал меня в том, что мир есть не что иное, как Сад Зла? Что только эстетические законы можно признать истинными и только с ними ты готов считаться.
– Нет, я не забыл. И боюсь, что оказался прав. Я предполагал это и страшился справедливости своих предположений, еще когда был совсем юным смертным. Однажды утром я проснулся и понял, что утратил веру во все.
– Что ж, друг мой, в таком случае надо признать, что в этом Саду Зла ты смотришься великолепно. И прогуливаешься по нему с таким видом, как будто он принадлежит тебе безраздельно и ты можешь делать в нем все, что тебе заблагорассудится. А я... Я странствую по свету, но каждый раз возвращаюсь к тебе – возвращаюсь, чтобы полюбоваться красками Сада в твоей тени или увидеть их отражение в твоих глазах... чтобы послушать рассказы о твоих новых безрассудствах или безумных идеях. И к тому же мы ведь с тобой братья. Разве не так?
– Но почему в таком случае ты не помог мне в прошлый раз, когда я оказался в беде, обменявшись телами со смертным?
– Ты ни за что не простишь меня, если я скажу правду.
– И все-таки скажи.
– Потому что я молился за тебя и надеялся, что мои мольбы будут услышаны, что ты останешься в смертном теле и спасешь свою душу. Мне казалось, что тебе было даровано величайшее благо: возможность вновь стать человеком. Я радовался этому до боли в сердце. И не хотел вмешиваться. Я просто не мог.
– Ты совсем как ребенок, причем очень глупый.