Джером так размечтался, что чуть не прослушал слова горничной:
– Сэм, начинается.
Журналист прибавил громкость и поднес к глазам бинокль. Сэм вскочил.
– Пойдем, я провожу тебя в дом.
Он попытался поднять ее на ноги, но Мэгги стала отбиваться, и в конце концов Сэм оставил ее лежать на боку, а сам опустился рядом, утешая ее.
– Когда-нибудь этот Росси дождется. Клянусь, я сверну ему шею!.. Скажи, что ты видишь?
– Какие краски! Просто чудо! Столько цветов! Самый чистый – любовь. Он горит ярче всех…
Сэм Даффи лег рядом с ней и гладил Мэгги по лбу, пока она восхищенно стонала и бормотала под нос что-то насчет цветов.
– Мэгги, держись. Смотри на меня. Сосредоточься.
Она отвернулась, едва Сэм позвал ее по имени. Тогда он стукнул кулаком по одеялам, поднялся с коленей и взглянул на небо, как будто Мэгги больше не принадлежала земле.
– Бог, если ты там,– произнес он,– перестань ее мучить, или я… или я…– Сэм вздохнул и погладил ее по животу, насвистывая под нос, а потом запел срывающимся от чувств голосом:
Давным-давно в Килларни,
В селении родном,
Негромко мама пела мне,
Качая перед сном.
Простую эту песенку
Я помню и сейчас,
Ах если б услыхать мне
Еще хотя бы раз:
Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-ли,
Ту-ра-лу-ра-лу-рал – и детский плач утих.
Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-ли,
Ту-ра-лу-ра-лу-рал – Ирландии мотив.
Я часто вспоминаю
Наш ветхий старый дом
И руки мамы, что меня
Качали перед сном.
И тихий голос мамин
Негромко, как во сне,
Мурлычет колыбельную,
Напевает мне:
Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-ли,
Ту-ра-лу-ра-лу-рал – и детский плач утих.
Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-ли,
Ту-ра-лу-ра-лу-рал – Ирландии мотив. [17]
Джером Ньютон следил за женщиной. Сначала она лежала без движения, потом вдруг застонала и посмотрела на Сэма, который тут же обнял ее.
Ньютон убрал блокнот, выключил антенну-параболик. Он больше ни за кем не следил, а только привалился к скале, ощущая ее твердость всем телом, словно сроднившись с ней, и жалел, что та не может обнять его так, как обнимались они; жалел, что похож не на них, а скорее на камень у себя под спиной, которому никто никогда не расскажет, какого цвета любовь.
Отец Бартоло ни разу не летал самолетом. Из города его привез железнодорожный экспресс, и священник очутился в долгой очереди пассажиров «Эр Франс», летящих в Париж. Его потрясало, что люди совершенно не обеспокоены предстоящим: ребятня носится под ногами родителей, подростки, как ни в чем не бывало, медитируют с наушниками в ушах, мужчины листают газеты.
Многих трудов ему стоило получить разрешение на поездку. Перед встречей с епископом Бартоло помолился и попросил Господа дать нужные слова. Если епископ откажет, второй раз он пытаться не будет. Как и все католические священники, Бартоло дал обет послушания во время хиротонии, и повторное обращение к руководству может вызвать интерес Ватикана. Тогда поиском причин и методов предотвращения вопиющей строптивости туринца займется инквизиция.
Епископу он сказал следующее:
– Мне очень нужно поехать в Америку – проконсультироваться с одним глубоко верующим католиком по срочному вопросу. К сожалению, я не могу назвать его имя и подробности дела, поскольку обязался держать их в секрете.
Здесь Бартоло пришлось заверить его преосвященство, что предмет обсуждения исключительно важен и требует тщательного рассмотрения.
Епископ дал согласие, приписав его скрытность, как и предполагал Бартоло, стремлению сохранить тайну исповеди. Священник рассчитывал, что так и будет. иднако он все еще сомневался, что ему позволят отправиться так далеко с миссией неизвестного назначения, особенно если учесть, сколько там собственных храмов и пасторов.
Он дважды звонил доктору Росси и оба раза напрасно. Только с третьей попытки ему удалось сообщить о себе, да и то автоответчику.
Нервно улыбнувшись контролеру, оторвавшему корешок его билета, и бортпроводнице, указавшей куда-то в глубь гигантского стального чрева, Бартоло черепашьим шагом одолел долгий проход между кресел, сунул свой саквояж на полку для ручной клади и приник к окну. Еще заказывая билет, он ненароком прочел расписание полетов и обнаружил одну пугающую деталь: в полдень из разных европейских аэропортов отправится около восьми рейсов, и все они прибывают в Нью-Йорк около трех часов дня. А если учесть, что кроме европейских существуют еще азиатские, южноамериканские и прочие авиакомпании, к моменту его посадки все небо над Нью-Йорком будет кишеть лавирующими самолетами. «Только бы пережить взлет,– подумал Бартоло.– А там видно будет».
Тем же утром. Вашингтон
В одном из особняков к западу от парка «Горный ручей» сидел у монитора подросток. Оставив попытку взломать сайт Белого дома, он спустился по лестнице и прислушался к разговору в отцовском кабинете. Его отец, конгрессмен Данлоп, принимал коллег, спеша поделиться новостями после таинственной встречи в Нью-Йорке, с которой он только что прибыл.
– А никто не додумался позвонить ему на домашний? Ведь он живет в Лондоне, если не ошибаюсь? – произнес конгрессмен по фамилии Джеймс.
Тут парень услышал отцовский голос.
– Алло! Передайте директору, что звонит конгрессмен Данлоп.– После паузы он продолжил: – Приветствую. Помните того типа, которого мы разыскивали? Кто-нибудь может связаться с ним в данный момент? Если его нет в Лондоне, свяжитесь с пограничниками, а если он в Штатах – посмотрите, где высадился. Отправьте своих ребят по его следу, ладно? А я тем временем подготовлю комитет.
– Думаете, мы наберем голоса? – спросил Эвермейер, когда Данлоп положил трубку.
– Тут и думать нечего. Официально конгресс против репродуктивного клонирования, потому что против электорат; хотя по большому счету всем начхать. А наш большой брат хочет поскорее покончить с этой катавасией. Он просит издать закон, который запретил бы клонировать мертвецов.
– Шепнул бы по старой дружбе, кто он такой,– сказал Джеймс.
– Закрытая информация, друг. Сам узнаешь, когда придется иметь с ним дело.
– Полагаешь, англичане выдадут своего журналиста? – полюбопытствовал Эвермейер.– Может, он еще здесь, пытается выехать?
– Им самим он нужен, как пятая нога. Если нам удастся его прижать, Ньютону уже некуда будет деться.– В голосе Данлопа звучала уверенность.