— Будто у нее имелась какая-то цель, верно? — уточнил мистер Пиктон.
Доктор Лоуренс уже было согласился, но тут вскочил мистер Дэрроу:
— Должен выразить протест, ваша честь. Вопрос вынуждает свидетеля к гипотетическому ответу, но он не мог знать, о чем думала или что собиралась сделать миссис Хатч.
— Протест принят, — кивнул судья Браун. — Я предупреждал вас, мистер Пиктон, — никаких намеков. Присяжные игнорируют вопрос обвинения.
Вновь подавшись вперед, я услышал, как доктор Крайцлер бормочет:
— Если смогут. — Потом увидел, как он прикрыл улыбку рукой.
Мистер Пиктон задал напоследок еще несколько вопросов доктору Лоуренсу. Присутствовал ли он в доме Хатчей, когда миссис Хатч рожала детей? Доктор Лоуренс ответствовал: разумеется. И каково же было состояние миссис Хатч после третьих родов? Открывая частичку информации, предназначенной для подготовки присяжных к подразумеваемому заявлению мистера Пиктона о том, что Либби в действительности терпеть не могла своих детей (а заодно и соответствовавшей нашим предположениям в самом начале этого дела), доктор Лоуренс сообщил, что рождение маленького Томми было трудным, и мать после него оказалась не способна больше иметь детей. Мистер Дэрроу возразил против существенности сих сведений, и в качестве ответа мистер Пиктон сел, передав свидетеля своему оппоненту. Но адвокат защиты снова отказался от возможности перекрестного допроса.
Так он поступил и с доктором Дженкинсом: после того, как мистер Пиктон ознакомился с воспоминаниями свидетеля относительно лечения Клары Хатч — особо сосредоточившись на том, чтобы присяжные поняли: между пулевым ранением девочки и ее немотой в течение трех лет нет никакой связи, — настало время вопросов защиты. Но мистер Дэрроу лишь быстро встал со словами:
— Пока у нас нет вопросов, ваша честь, — и снова сел.
С галерей донеслись кое-какие замечания, и судья Браун начал потирать свою седую шевелюру с несколько обеспокоенным видом.
— Мистер Дэрроу, — медленно произнес он, — я понимаю, у вас на западе к этому подход иной — но, полагаю, вы все же следуете неким основным правилам процедуры уголовного процесса?
Мистер Дэрроу улыбнулся и встал, как будто даже робко хихикнув:
— Я благодарен суду за его заботу. Дело лишь в том, ваша честь, что у защиты нет никаких возражений обвинению относительно того, что случилось сразу же после стрельбы. По крайней мере, не в отношении этих свидетелей.
Толпа вроде бы сочла сию информацию обнадеживающей; судья же Браун несколько раз кивнул и проговорил:
— Очень хорошо, адвокат. Если вы понимаете, что происходит.
— Я стараюсь как могу, ваша честь, — ответил мистер Дэрроу и сел.
Судья обратился к мистеру Пиктону:
— Обвинение может вызвать следующего свидетеля.
Мистер Пиктон встал и глубоко вздохнул — и я заметил, как доктор крепко схватился за подлокотники своего стула, да так, что костяшки его побелели.
— Ваша честь, — сказал мистер Пиктон, — у обвинения на сей раз есть необычная просьба.
Маленькие глаза судьи Брауна распахнулись широко, как только могли:
— В самом деле?
— Да, ваша честь. Следующий свидетель обвинения — Клара Хатч. Кларе всего восемь лет, она не видела свою мать — свою родную мать, я хочу сказать, — больше трех лет. Не сомневаюсь, жители Боллстон-Спа, — тут мистер Пиктон окинул зал взглядом, в котором, по мне, могло быть и чуть больше, что называется, расположения к собравшимся, — снисходительны и деликатны в подобных вопросах, как и любая другая община. Но, с учетом вышеупомянутых особых соображений, обвинение пожелало бы попросить очистить зал на время свидетельских показаний Клары Хатч.
— Хм-м, — протянул судья Браун, дергая за одно из своих обезьяньих ушей. — Обычно я не сторонник закрытых заседаний, мистер Пиктон. По мне, они отдают Старым Светом. Но признаю, что вы, возможно, правы. Что скажете, мистер Дэрроу?
Встав еще медленнее, чем это было в его обычной практике, адвокат наморщил лоб.
— Ваша честь, — произнес он так, будто это далось ему с немалым трудом, — как и суд, мы признаем, что это особый свидетель, с которым нужно обходиться осторожно. Но — и я говорю это с весьма смешанными чувствами, — обвинение уже заявило, что эта маленькая девочка — главный свидетель. И она уже была на закрытом заседании, перед большим жюри. Сейчас, повторюсь, я сочувствую эмоциональности ребенка, но — ваша честь, от процесса зависит жизнь моей клиентки. Каков бы ни был возраст девочки — если ее слова могут отправить мать на электрический стул, что ж, тогда, полагаю, она должна суметь сказать их перед той же аудиторией и при том же давлении, что и все прочие свидетели, что должны здесь появиться.
Галерка, больше из своих эгоистичных соображений, нежели из каких-то еще, одобрительно зашумела; но судья на сей раз без колебаний пресек гул своим молотком.
— Суд осведомлен, — сказал он, холодно оглядывая зал, — о предвзятости наших зрителей в этом отношении — поэтому давайте обойдемся без дальнейших комментариев, или же я и в самом деле очищу зал, и быстро! — Прервавшись, чтобы взглянуть, сколько уйдет у зрителей, чтобы ему подчиниться (всего несколько секунд), судья снова посмотрел на мистера Пиктона. — Суд ценит заботу обвинения, — изрек он. — И могу заверить вас, если во время показаний девочки я услышу с галереи хоть звук упавшей булавки, я удовлетворю вашу просьбу. Но до этих пор, боюсь, первоочередными останутся соображения защиты. Девочка нервничает, это понятно — но обвиняемая тоже нервничает. Вызовите свою свидетельницу, мистер Пиктон.
Мистер Пиктон нахмурился и протянул руки:
— Но, ваша честь…
— Свидетельницу, сэр, — повторил судья, откидываясь в кресле.
Вздохнув, мистер Пиктон уронил руки:
— Хорошо. Но я не премину напомнить суду о его обещании относительно поведения на галереях, если поведение сие станет мешать самообладанию моей свидетельницы.
Судья Браун кивнул:
— Если вам удастся придраться к поведению наших гостей до того, как это сделаю я, мистер Пиктон, я буду крайне удивлен. Как бы то ни было, не стесняйтесь дать мне знать, ежели такое произойдет. А пока — приступайте к делу.
Еще раз глубоко вздохнув, мистер Пиктон посмотрел на Ифегению Блейлок и произнес:
— Обвинение вызывает Клару Хатч.
И, повернувшись к большим дверям красного дерева, кивнул охраннику Генри; тот открыл одну створку и тихим, но твердым голосом провозгласил:
— Клара Хатч.
И они вошли: маленькая девочка в простом летнем платье, левой рукой придерживающая правую, в сопровождении мистера и миссис Вестон, вид у которых был такой, точно пылающие взгляды каждой пары глаз в зале обжигали их. Народ на галерке был по большей части из тех, кого Вестоны знали не один год, но в такие минуты годы знакомства и дружбы бывают разбиты и растоптаны более сильным давлением смятения, подозрений и самого обычного страха. Клара начала осматривать толпу, быстро вертя маленькой головой — а найдя взглядом лицо доктора, девочка больше не отрывалась от него, будто он был маяком, способным провести маленький кораблик ее жизни в безопасную гавань после бури, что ждала за дубовым ограждением в конце прохода. Когда Клара посмотрела на доктора, я обернулся взглянуть на Либби Хатч: мать девчушки — ее «родная мать», как подметил мистер Пиктон — увидела, что взгляд Клары сосредоточился на докторе, и жалобное, любящее выражение, кое эта женщина умудрилась натянуть на лицо в попытке привлечь Клару, быстро скисло до ревности — и ненависти. Но лишь только пристав провел девочку к другой стороне перегородки, Либби вновь удалось сменить свою маску — и хоть на сей раз эта гримаса была уже не столь нежной, как поначалу, она все равно оказалась ближе всего к этому чувству, нежели все ее лица, виденные мною доселе.