— Долго ли гуляли? — опять спросил Сергей.
— До рассвета, — сказал кравчий. — Я уж на ходу засыпать начал, а меня все не отпускали. После же господин Глебов заметил, что я уже шатаюсь и вино проливать начал, и говорит: «Что это мы, в самом деле, парня мучаем? Пусть идет да спит, живая душа — не каменная…» Ну, меня и отпустили.
— А скоморох остался?
— Да кто его знает… Может, и ушел уже, я ведь не следил… — Кравчий зевнул, зыркнул на Эльвэнильдо блестящим глазом. — Больно ты любопытный.
— Просто интересно, — смутился Эльвэнильдо. — Я ведь ни разу на господском пиру не был.
— Лучше расскажи, как татары пируют, — предложил кравчий.
Радуясь тому, что беседа ушла от опасной темы, Эльвэнильдо принялся в деталях и подробностях описывать грандиозные празднества на казанском фестивале ролевиков «Зиланткон»: и какие костюмы там на большом балу бывают, и какие парады, и каков государь Балин из себя, какой у него шлем да какая палица… Про столкновения дивных эльфов с казанскими гопниками рассказал пару забавных историй. Ибо случалось даже дивным эльфам одолевать казанских гопников при помощи холодного оружия, используемого как дубина.
Все это слушали, вполне доверяя каждому слову. Во-первых, подлинность харузинского рассказа ощущалась в каждом произносимом слове. Во-вторых, история-то касалась басурман, а среди басурман каких только имен и обычаев не встретишь!
Потом старый слуга, раздухарившись и позабыв об осторожности, угостил всех сладкими пирожками — явно крадеными. После пирожков новые приятели заснули сладким сном, и снились им ягоды в меду, сладкая хмельная бражка и жирные блины в сметане.
* * *
Ночь стояла над Новгородом, одевая великий торговый город бархатом и шелком с жемчугами. Красивые здесь ночи, торжественные. Электрическими фонарями не испорченные.
Эльвэнильдо встречался с Флором, Лавром и Вадимом на берегу Волхова, на условленном месте.
— Узнал, — выдохнул он, едва завидев друзей.
— Что-то вид у тебя странный, — заметил Флор. — Взъерошенный какой-то.
— Ох, Олсуфьич, вызволяй меня оттудова, — взмолился Эльвэнильдо. — Житья нет, заедает мою молодую жизнь старший конюх. Невзлюбил как басурмана, просто поедом ест.
— Вызволим, — обещал Флор. — Потерпи немножко. Нельзя же так — продать пленного татарина, а после сразу же назад его требовать. И побег тебе устраивать пока рано. Эдак Глебов вообще взбесится и на стену полезет: за несколько дней двое слуг от него удрали. Он все-таки человек хороший и такого отношения не заслужил.
— Я тоже, — сказал Эльвэнильдо.
— Что?
— Не заслужил — вот что! — окрысился Сергей. — Проклятый конюх так меня и гоняет! И, главное, сам поручение даст — и тут же так устроит, чтобы я непременно дело испортил. То вилы в сене «забудет», то на пути мне попадается, чтобы я непременно его толкнул или испачкал…
— Это он тебя опускает, — сказал Вадим. — Ну, по-лагерному. Такие потом при Сталине политических заключенных мучили. В каждую эпоху подобная гадина сыщется. Терпи, как академик Сахаров терпел.
— Ладно, товарищи, — сдался Эльвэнильдо. — Пострадаю еще немного ради общего дела. Запоминайте пока, кто у Глебова на том пиру был. Глебов сосватал дочь Настасью за сына Вихторина. Вихторин у него был. Потом — Авдотья Туренина с полюбовником, он же управляющий ее. А сам Туренин — помер.
— Это мы уже знаем, — перебил Флор.
Сергей сердито блеснул глазами.
— Если вы все уже знаете, то я, пожалуй, от Глебова смоюсь.
— Нет, нет! — почти испуганно остановил его Флор.
Харузину стало смешно.
— Ладно, прямо как дети… Рассказываю дальше. Запомнили? Вихторин, Туренина, ее управляющий. Четвертый — какой-то латинник. Не знаю, откуда он взялся и для чего на том пиру присутствовал.
— От кого информация? — осведомился Вадим.
— Источник надежный — кравчий. Он вино разливал, пока с ног валиться не начал. От усталости. Тогда они его спать отправили. Был ли при том Неделька — неизвестно. Скорее всего, все так и случилось, как Флор говорит: Неделька под столом где-нибудь спал, его и не заметили.
— Н-да… — протянул Лаврентий. — Латинника надо бы найти. В Новгороде их, правда, много…
— Еще что? — требовательно спросил Флор.
— Да вроде бы ничего, — пожал плечами Эльвэнильдо. — Я, ребята, спать пойду — работы завтра много.
— Пожелания есть? — спросил Вадим.
Эльвэнильдо мотнул головой.
— Скорей бы все это закончилось — вот мое единственное пожелание…
— Тебе Наталья привет передает, — сообщил Вадим. — Говорит, что очень тебе благодарна. За Недельку. Мол, ты единственный сейчас что-то реальное делаешь, а мы все на твоем горбу выезжаем.
— Так и есть, — сказал Эльвэнильдо. — Пока, ребята.
И исчез в темноте.
Поисками таинственного иностранца занялась Гвэрлум. После долгих разговоров решили одеть ее по-простонародному, в женский костюм. Пусть ходит по площадям и продает сладкие пирожки с начинкой.
В сопровождающие ей дали Животко. Лишняя пара глаз не помешает.
Животко выбрал себе костюм сироты — эта роль давалась ему успешнее всего.
Третьим увязался беспамятный Пафнутий.
— Я хоть и дурак дураком, — объяснил он свое желание пойти с Натальей, — а все-таки силы не утратил. Не приведи Господь, вздумает кто-нибудь Наташу обидеть. Тут и Пафнутий пригодится. Ну, пусть я не помню, что со мной прежде было, зато хорошо помню, кто мои друзья и благодетели.
Эта речь всех убедила. Вадим почувствовал себя спокойнее, зная, что Гвэрлум под надежным приглядом. Сам он пойти с ней не решался — к нему сразу начнут приглядываться. Видный, крепкий молодой парень — фигура заметная.
Торговка же с мальчишкой и прибившимся по дороге юродивым — персонажи колоритные, но вполне характерные.
— Я буду петь песню «Коробейники», — объявила Гвэрлум, до бровей заматываясь в простой белый платок.
Вадим поморщился. У Гвэрлум совершенно не было слуха. Она не просто «врала» мелодию — она завывала на разные лады, точно обвивая ниткой в узлах и петлях единственно верную ноту, ни разу не попадая точно в цель. При этом, как это часто случается с такими людьми, петь она любила и нередко подвергала друзей этому испытанию.
Эльвэнильдо немало натерпелся в свое время от привычки «побратима» подпевать, когда он, перебирая струны, исполнял очередную чувствительную балладу о тяжкой эльфийской доле. Но Эльвэнильдо любил Гвэрлум — глубокой, честной братской любовью, — и прощал ей этот недостаток. Более того, иногда он даже просил ему помочь. У Гвэрлум была прекрасная память на слова, а вот Эльвэнильдо, напротив, подчас забывал текст. Тут-то Гвэрлум и пригождалась, подсказывая ему с улыбкой.