— И ты согласился…
— Нет, Хатра, мы согласились. Мы оба, ты и я. Не забыл еще о том, что мы с тобой едины, что мы — напарники? Куда один, туда и второй.
— Но это будет предательством…
— Глупости! Гонэл отобьет любую атаку. Если тролли будут заранее знать о том, что она выслала разведку или, предположим, планирует крупный поход в сторону границы… что с того? Они все равно об этом узнают.
— Если Гонэл выяснит, кто шпионит в ее замке, она… — Хатра не договорил.
Эопта засмеялся.
— Я ведь говорил тебе уже, что ради спасения этой женщины мы с тобой идем на очень большую жертву.
Только об одном умолчал пока Эопта — о платье Ингильвар. Эта тема обсуждалась на собрании воинов до самого заката. Пленник-человек, жалкий, избитый, связанный, стоял посреди шатра, босыми ногами на пепелище костра, где обычно готовилась пища, — на священном месте, которое очищало его и не позволяло ему лгать или вредить собравшимся. Эопта отлично понимал смысл ритуала, потому что в его прежнем крестьянском мире тоже принято было обожествлять домашний очаг и приписывать ему способность очищать людей, предметы, пищу и новорожденных младенцев.
Наконец тот, кто привел Эопту на собрание, поднялся и заговорил, обращаясь непосредственно к пленнику.
— Ты согласен шпионить для нас?
— Да, — не моргнув глазом, ответил Эопта.
— В замке Гонэл?
— Да.
— Оповещать о ее планах?
— Да.
— Ты будешь хранить тайны Эахельвана?
— Да.
— Что ты хочешь взамен?
— Платье Ингильвар и саму женщину.
— Для чего тебе?
— Я хочу измениться, — сказал Эопта. — Хочу быть красивым, желанным, хочу вызывать восторг и вожделение.
— Мы много лет пытались заставить платье служить нам, — проговорил другой тролль угрюмо. — Но оно ничего не делает. Это простая тряпка.
— Потому что оно предназначено для смертных людей, — возразил Эопта. — Оно не предназначено для троллей или эльфов. Я думаю, в этом хитрость Морана.
Тролли начали переглядываться и повторять имя Морана Джурича со страхом, злостью, раздражением и тайным восхищением.
Эопта дождался, чтобы они замолчали, и повторил:
— Женщина и платье. За них я готов шпионить для вас.
— А твой друг? — щуря и без того узкие глаза, настаивал тролль.
— Он будет делать то же самое, — уверенно ответил Эопта.
— Ради женщины и платья?
— Ради женщины. Платье нужно мне самому.
Тролли дружно расхохотались. Потом тот, который привел Эопту на собрание, осведомился:
— Как ты собираешься носить это платье, глупец? Ты ведь мужчина!
— Это мое дело, — ответил Эопта невозмутимо.
* * *
Хатра возвратился в замок без Эопты, но с безымянной пленницей. Он вез ее в седле, и ему казалось, что вместе с этой женщиной с ним едет огромная печаль.
Женщина держалась за его пояс. Иногда она задремывала и прижималась лицом к его спине. Она была усталой, грустной, молчаливой. Она не помнила ни своего имени, ни обстоятельств своего пленения, ни места, где жила прежде.
В первую ночь, когда они остановились для отдыха, и она увидела у себя над головой другие звезды, мелкую их россыпь, и круглый диск давно забытой луны, она испугалась.
— Где мы? — спросила она у своего спутника.
— По другую сторону Серой Границы, — ответил Хатра. — Мы на земле эльфов и людей.
— Где мы? — повторила она, сжимая в кулачках свои распущенные, спутанные волосы.
— Мы — дома, — сказал Хатра.
Она повернула голову к нему и устремила на него горящие глаза.
— Ты знаешь, кто я?
— Нет.
— Ты уверен, что не знаешь, кто я?
— Ты — сестра Морана Джурича, — сказал Хатра, просто так, чтобы не молчать. Его путали ее настойчивые вопросы. Его пугало ее безумие. — Моран Джурич — твой сводный брат.
— Он тролль.
— Он — Мастер.
— Но я — не тролль и не Мастер, — сказала женщина. — Я ни то и ни другое.
— Ты сестра Морана Джурича, — повторил Хатра. — Он забрал у тебя твое имя, так что теперь ты можешь начать новую жизнь и взять себе любое другое имя.
— Любое имя? — Она задумалась, но потом покачала головой. — Я не хочу никакого любого имени, я хочу мое собственное.
— Возьми первое, какое понравится, и оно станет твоим собственным, — сказал Хатра. — Все так делают, если теряют имена.
— Нет, — решительно отвергла его предложение безымянная женщина. — Это невозможно. Имя нельзя взять себе самостоятельно. Так делают только самоуправцы и глупцы, которые не понимают, что имя тебе должен дать другой человек. Имя — это то, что тебе дают, что ты принимаешь, склонив голову, то, в чем ты не властен.
— Хочешь, я сам нареку тебя каким-нибудь хорошеньким именем? — предложил Хатра. — Коль скоро тебе непременно охота подчиняться другим в этом вопросе, то подчинись мне.
Она тихонько засмеялась.
— Как же ты глуп! Ты глупее обычного человека, если предлагаешь мне такое. Имя может дать только тот, кто имеет на это право. А ты не имеешь никакого права называть меня. Ты не смеешь властвовать надо мной. Ты — очень маленький человек, Хатра. Гораздо меньше, чем мнишь о себе, и поверь мне — я это вижу так же ясно, как и эту луну у нас над головой.
Она махнула рукой в сторону черного горизонта.
— Кем бы я ни была, — повторила она, — мое имя будет ждать меня. Возможно, его украли. Но всякая украденная вещь рано или поздно отыщется, не так ли?
* * *
Освобожденная пленница была высокомерна, как все эльфийки, и очень хороша собой — зеленоглазая, с темными волосами и гибким телом. Скоро оказалось, что она — отличный воин; должно быть, у троллей ей не препятствовали заниматься фехтованием, верховой ездой и стрельбой из лука: не то потому, что считали ее безопасной, не то — просто ради ее развлечения, чтобы пленница не зачахла от скуки.
Она могла о себе рассказать лишь немногое, но защитница Гонэл и не требовала полного отчета: она умела заглядывать прямо в душу, а для этого ей не требовались ни сведения, ни признания, ни факты.
Эахельван, возможно, узнал эту женщину. Но даже если и так, то виду он не подал. Продолжал читать свои книги и спорить с Махонне по каждому поводу.
Эопта, как сообщил в замке Хатра, погиб от троллиных рук, когда они оба пытались вызволить женщину из плена.
Менестреля звали Адальгер. Он пришел в замок Гонэл однажды под вечер, и синий плащ окутывал его, как печаль. Эта печаль показалась Хатре знакомой, когда он увидел Адальгера впервые; но вскоре впечатление развеялось и забылось.