— Что-то похожее слыхал, — подтвердил Тирант. — Пришлый француз, говоришь?
— Точно. — Галансо поскреб пятерней за ухом. — Чертов француз из Бретани. Хитрый, как дьявол! Не иначе, бывший пират, вроде меня, только из сухопутных. Ты о нем еще услышишь, помяни мое слово. Одно только имя говорит о его делах!
— А какое у него имя? — спросил Тирант.
— Самое подлое, что ни на есть! — убежденно ответил Галансо. — Зовут его Тираном, а ведь «тиран» означает «узурпатор добра», иначе — «вор». И точно тебе говорю, он вор из воров, их хваленый севастократор.
Ипполит стоял чуть в стороне, однако внимательно слушал весь разговор. Заслышав о том, какой поклеп возводят на Тиранта, он стиснул зубы и побледнел, и один Бог знает, каких сил ему стоило промолчать и не покарать дерзкого моряка на месте.
Но сам Тирант только весело рассмеялся:
— Что же он украл, этот Тиран?
— Украл? Вот послушай. — Хорват схватил Тиранта за руку и придвинулся к нему поближе. — Он прислал Великому Турку письмо, в котором вызывал его на бой.
— Так принято у рыцарей-франков, — заметил Тирант.
— А знаешь, что он написал в том письме? — продолжал Галансо.
— Не знаю, — ответил Тирант.
— В том письме проклятый француз похвалялся тем, что влюблен-де в принцессу Кармезину, императорскую дочку. И когда он выиграет все сражения, то первое, что он сделает, — это войдет в покои к принцессе, раздвинет ей ноги и обесчестит ее, как захочет, а потом на ее глазах убьет ее отца! Каково имя, таковы и поступки. А Тиран — самый подлый и гнусный человек из всех рожденных женщиной.
— Клянусь водами крещения, — проговорил Тирант, — ты совершенно прав. Мы, ломбардцы, ненавидим французов. Отвратительный народ! Что до Тирана, то хуже него не было на земле человека. Он ведь только и высматривает, где что плохо лежит, чтобы это украсть. Кто знает — быть может, он и впрямь раздвинет нога императорской дочери! С него всякое станется.
— Да поможет тебе Всевышний, ты — хороший человек! — сказал хорват, обнимая Тиранта. — Сразу отличаешь доброе от злого. Что до меня, то будь я по-прежнему капитаном, как когда-то, и попадись этот Тиран мне в руки, я бы не раздумывая вздернул его на рее, вот так-то.
Тирант засмеялся и, высвободившись из жилистых объятий хорвата, встал.
— Ну, спасибо тебе за беседу, — проговорил он. — И да хранит тебя Всевышний, Галансо.
* * *
На большом совете, собранном в пиршественном зале замка Малвеи, севастократор сказал:
— Сеньоры, нам предстоит еще одно сражение, прежде чем мы изгоним турок из Бельпуча. В море сейчас находятся генуэзские корабли, и наша задача — не позволить им войти в гавань и доставить Великому Турку подкрепление и припасы.
Герцоги и графы заволновались, начали переговариваться и шуметь, а некоторые даже вскочили. Но севастократор был уже не тот старательный юноша, которого легко было смутить и сбить с толку. И герцог де Пера, ставший искренним другом Тиранта, первым призвал остальных к молчанию.
— Во всех тех случаях, когда севастократор настаивал на своем, мы имели возможность убедиться в его правоте, — напомнил баронам герцог де Пера. — Выслушаем его и сейчас.
Тирант чуть поклонился герцогу де Пера и продолжил:
— Против нас — двадцать три генуэзских галиота, сеньоры, и все они везут людей, зерно и большие богатства, пожертвованные неверными ради борьбы с христианами.
— Двадцать три? — переспросил граф де Сен-Жорди. — А сколько кораблей у нас?
— Как мне докладывали, у нас их двенадцать.
Все кругом затихли, и даже Диафеб, сеньор Мунтальский, опустил глаза. Один только Ипполит смотрел на севастократора и еле заметно улыбался: он-то знал, что у Тиранта на уме.
— Невозможно! — произнес после паузы граф де Сен-Жорди. — Мне уже доводилось встречаться с турками на море, и я вам говорю, что это невозможно. Судов у них в два раза больше, чем у нас, да и корабли генуэзцев куда крупнее, а по числу солдат они превосходят нас более чем втрое. Как же мы победим? Нужно отступить, вот самое разумное решение.
— Если мы сейчас позволим туркам получить подкрепление, война слишком затянется, — возразил Тирант. — Это недопустимо.
— Вы предлагаете дать им морское сражение? — изумился граф. — Но ведь это верная гибель для нас!
— Необязательно, — ответил севастократор. — Мы можем разгрузить наши галеры и идти налегке — это позволит нам маневрировать, а если сражение вдруг обернется не в нашу пользу, то мы всегда успеем уйти от тяжелых галиотов. Что до морских битв с турками, то здесь главное продержаться и выстоять под их первым натиском. Когда у них заканчиваются запасы камней и стрел, они утрачивают и большую часть своего мужества, так что можно будет взять их корабли приступом. Что скажете?
Византийские бароны молчали, пораженные познаниями Тиранта. Наконец герцог де Пера произнес:
— Я полагал, будто все на свете повидал и знаю все породы людей, какие только возможны. Но вы, севастократор, принадлежите к какому-то совершенно неведомому роду людей, и я просто теряюсь, не зная, что и ответить.
В нескольких лигах к востоку от Бельпуча имелась удобная гавань, и вот там-то собрался весь византийский флот — двенадцать легких галер. По распоряжению Тиранта на воду были спущены все корабельные шлюпки. По всем окрестным рыбачьим деревням разъезжали люди севастократора и забирали лодки, а если кто-либо из рыбаков не желал расставаться со своей лодкой, то ему предлагали идти на службу к севастократору вместе с лодкой. И никто не посмел отказаться.
Из Малвеи и из военного лагеря, где в отсутствие Тиранта распоряжался граф де Сен-Жорди, на повозках доставили бомбарды. Две тысячи арбалетчиков занимали места на палубах. Севастократор сам следил за погрузкой. Его видели сразу повсюду: и на берегу, и возле сходен, и рядом с повозками. Ради предстоящего морского боя он оделся очень просто, и вместо тяжелого доспеха на нем была только кольчуга, а голову покрывал шлем без подбородника, поэтому некоторые солдаты не узнавали севастократора и обращались к нему запросто. Тирант не тратил время на то, чтобы указывать им на ошибку, и отвечал на все вопросы. Он быстро решал, кому на какой корабль идти и где что размещать. Два судна были полностью отданы рыцарям-иоаннитам, и там распоряжался приор, но остальные десять оставались заботой Тиранта.
Ипполит только дивился тому, как ловко севастократор справляется с делом. А Тиранта охватило вдохновение, и ему казалось, будто какая-то благая сила свыше распоряжается им и его решениями.
Закат погас, и тысячи звезд пронзили небо, когда в море показались турецкие галиоты, а впереди медленно и важно плыл самый большой галиот с красными парусами — судно Великого Караманя.
Тирант стоял у самой воды, расставив ноги и подбоченясь. Резкие порывы ветра били его по лицу сильнее, чем могла бы ударить ладонь. «Девятнадцать… двадцать… двадцать три… Хорват не ошибся».