— Держаться! — кричал Тирант, укрываясь за щитом. — Держаться! Держаться, во имя Господа!
Они даже не могли подобраться к своим баллистам, чтобы ответить туркам. Тирант стискивал зубы так, что челюсти ныли и десны кровоточили, и в мыслях цеплялся за единственную фразу, горевшую в сплошной черноте: «Тут главное — выдержать их первый натиск. Как все камни и стрелы у них закончатся, так можно штурмовать корабль…»
«О Галансо, — думал Тирант, — лучше бы тебе не ошибиться…» Бледной предательской змеей выползала другая фраза хорвата: «А если дело обернется к поражению, то легкая галера всегда успеет бежать…»
«Нет! — в мыслях кричал Тирант. — Я не стану отступать, лучше пойду ко дну…»
И вдруг, как по волшебству, град камней прекратился.
Тирант выскочил на палубу первым, без прикрытия, и взмахнул рукой:
— Бросайте крючья!
Полетели крюки на веревках. Галера прицепилась к галиоту так, что они сплелись в объятиях, и один корабль не мог двинуться, не увлекая за собой второй.
Люди Тиранта бросились на турок, и завязалась битва сразу на обеих палубах. У христиан было то преимущество, что они все облачились в кольчуги и носили шлемы. Моряки забрались на мачты и оттуда метали в противника дротики и длинные копейные наконечники, снятые с турнирных копий.
С турецкой палубы в христиан летели комья извести, которые могут выжечь глаза, если попадут в цель. За борт сыпались обломки щитов и стрелы, так что сами волны казались израненными.
Вместе со своими людьми Тирант бился против турок и генуэзцев, как обычный солдат, и много раз приходил на помощь своим и вовремя останавливал смертоносный удар. Бой кипел в такой тесноте, что некоторые падали за борт просто потому, что их толкнули.
Перед Тирантом вдруг выскочил чернобородый турок в позолоченной кирасе. Кираса эта была напялена на голую волосатую грудь турка и оказалась настолько мала, что почти не защищала его, а выглядела скорее как украшение. Наверное, она досталась ему как добыча, и он надевал ее из тщеславия. Тирант без труда нашел уязвимое место и поразил противника. Но в тот самый миг, когда толстый турок упал, откуда-то прилетела стрела и впилась Тиранту в ногу.
Он обломил древко, оставив в ране наконечник, и прижался спиной к мачте, потому что выходить из сражения не собирался. Рядом с раненым севастократором тотчас появился солдат, который прикрыл его бок щитом. Они стали биться вместе, но потом этот солдат был тяжело ранен в голову и, не выпуская щита, опустился на палубу.
Великий Карамань непременно желал захватить корабль Тиранта и потому посылал людей в атаку. Несколько генуэзцев даже вскарабкались на кормовую башню галеры, но оттуда их сразу сбросили.
Спустя некоторое время стало очевидно, что Тиранта не одолеть. И хотя галера получила повреждения, а многие люди севастократора и сам он были ранены, у Великого Караманя почти не оставалось воинов, способных сражаться. Пятнадцать генуэзских моряков тайком взяли шлюпку и уплыли с галиота, сочтя его обреченным. Они все спаслись, потому что у Тиранта не было возможности преследовать их, а до Кипра оставалось совсем немного — следовало лишь чуть-чуть приблизиться к горизонту, чтобы увидеть белую кромку побережья.
Дезертирство генуэзцев стало последней каплей. Великий Карамань понял, что проиграл. Он вошел в комнату своей дочери, где та сидела на шелковых подушках и облизывала сладкие губы.
— Дитя мое, — сказал ей Великий Карамань, — ты должна покориться судьбе. Я проиграл, и если ты останешься в живых, то превратишься в жалкую рабыню. Белоглазый франк будет насиловать тебя, как захочет, а его тощая глупая жена станет бить тебя из ревности и принудит отмывать за ней нечистоты.
Дочь Великого Караманя молча выслушала отца и, когда он приковал ее цепями к сундуку с драгоценностями, не промолвила ни слова. Слезы катились из ее глаз.
Он поцеловал ее в раскрашенную переносицу и в красную ладонь, а затем столкнул в воду вместе с тяжелым сундуком. Несколько мгновений он видел, как расширенные глаза дочери смотрят на него из-под воды, а затем все исчезло.
Великий Карамань вошел в ее комнату, лег на пропахшую тяжелыми благовониями шелковую постель и накрылся с головой расшитым покрывалом.
Между тем турки и генуэзцы начали сдаваться один за другим. Они опускались на колени и складывали руки. Нескольких все же убили, и тогда севастократор закричал:
— Связывайте их! Не убивайте!
Пленных собралось, впрочем, немного, так что охранять их Тирант оставил всего троих.
Опираясь на руку солдата, севастократор перешел на корабль Великого Караманя. Шелковая обивка вся была изодрана и прожжена огнем и известью, она свисала клочьями с рей, как лишайник с ветвей в дикой чаще. На корабле густо воняло потом и душистыми маслами, так что каждый порыв ветра воспринимался как благо.
Тирант осмотрелся, но не увидел поблизости ни одного врага, если не считать нескольких чернокожих рабов, которые, роскошно одетые и перепуганные, жались к палубной надстройке и таращились на раненого франка как на некое чудовище, вынырнувшее из морских пучин.
Тирант вошел в палубную надстройку и увидел, что на постели под шелковым покрывалом кто-то лежит. Думая, что это и есть красивая дочь Великого Караманя, Тирант проговорил:
— Не бойся.
И сдернул покрывало.
Но перед ним предстала не юная девушка, а сам Великий Карамань, одышливый и тучный. Он воззрился на Тиранта, и глаза у Великого Караманя были как маслины, только что вынутые из масла, — блестящие, черные и ничего не выражающие. Несколько мгновений он шлепал широкими губами, а потом затих.
Сильно хромая, Тирант отошел от него и прижался спиной к дверному проему.
— Где она? — спросил Тирант.
Великий Карамань ответил, еле шевеля губами:
— Тебе не видать моей дочери, франк.
— Где она? — повторил Тирант. Усталость наваливалась на него, и он держался из последних сил. Он подумал: «Если эта туша еще раз ответит уклончиво, я просто разрублю его на куски, а потом лягу спать».
Но Великий Карамань как будто прочитал мысли франка, потому что на сей раз высказался вполне определенно:
— Я бросил ее в море. Ее и все богатства, которые вез.
— Зачем? — спросил Тирант.
— Ни дочери моей, ни ее богатств тебе не видать, проклятый франк.
— Ты убил ее, — сказал Тирант и вдруг громко всхлипнул, не столько от жалости к девице, которую никогда не видел, сколько от утомления и боли.
— Лучше обручить дочь со смертью, чем увидеть ее бесчестье…
— Не было бы никакого бесчестья… — выговорил Тирант, но затем он просто замолчал, не в силах продолжать. Он повернулся к солдату, который его сопровождал, и жестом приказал связать пленника.
— Оставим его здесь? — спросил солдат, скручивая локти Великого Караманя.