— И если бы ты… — сказал я, охваченный нежностью к ней. — Если бы ты могла им посоветовать… — Не знал, что продолжить, и только смог спросить: – О чем ты сейчас думаешь?..
Ожидал, что она снова заговорит о судьбе мира и о его спасении, но услышал в ответ:
— А смеяться не будешь?
— Я?!..
— Ты!.. Потому что я думаю сейчас… Ты не поверишь!.. О дырке в чулке!
— ?!..
— О том, что туфли тесные! — воскликнула она и, сняв одну туфельку с ноги, отшвырнула ее подальше в глубину склепа, где мы находились. — Им важно, чтобы модель была непосредственно от Диора, а остальное для них не имеет значения! Колодка, например!.. Говорю с тобой – и мучаюсь от боли!.. Посмотри, какая мозоль!
Я присел рядом на сундук и взял в руки ее прекрасную, миниатюрную щиколотку, затянутую в светлый шелк. Под чулком, действительно, взбухла водянистая мозоль, так что я не понимал, как она ухитрилась при этом довести меня до конца винтовой лестницы.
— Больно? — спросил я.
— Уже – нет, — сказала она.
— Если надо, я тебя понесу.
Лиза спросила:
— А куда?
— Тут есть другой выход?
— По-моему, должен быть, но я точно не знаю… И нога болит… Давай посидим…
С ней… Вот так, рядом… Ее нога на моих коленях… Боже, если есть еще какое-то представление о счастье!.. Как сейчас: молчать, сидеть…
Наверху, кажется, уже пришли к миру и теперь общими усилиями ломали потайную дверь…
Черт с ними! Не имело значения! Существовало только это крохотное "сейчас", крохотное – и бесконечное, забравшее в себя целиком…
— У нас несколько минут, скоро они сюда нагрянут, — сказала она. — Как думаешь, поищем другой выход или будем их дожидаться?
Я промолчал. Здесь, по крайней мере, хотя бы эти мгновения были целиком наши. Кажется, Лизе тоже не хотелось их обрывать.
— Может, — тихо спросила она, — хочешь еще что-то узнать обо мне?
— Не хочу… — сказал я.
Просто вот так сидеть, молчать. До скончания века, до гибели Вселенной…
— Нет. Наверно, хочешь. Спрашивай… А то несправедливо получается: я о тебе почти все знаю, а ты обо мне – по сути ничего. Кем я, например, была до того, как… Ну, до того, как влезла во всю эту историю?
— Ну, кем?.. (Видит Бог, ничего я не желал знать, кроме этой минуты, отрубившей все.)
— Шлюхой! Уличной девкой! — неожиданно зло выстрелила она. — Нужны другие синонимы?
— И этих тоже было не нужно, — сказал я. — Мне это безразлично.
Безразлично! Конечно же! Я был влюблен, и лишь сейчас в полную меру это осознавал… Бог ты мой! и ее нога в порванном чулке на моем колене!..
Ногу-то она как раз и вырвала. Уселась на сундуке, неприступная, как фараонесса:
— Нет! Я обязана сказать!..
Благоприятен брод через великую реку.
Из китайской "Книги Перемен"
— …Во всяком случае – сейчас!..
Дальше она говорила быстро-быстро, не давая мне вставить слова:
— Я не знаю своих родителей… Господь им, конечно, судия… Детдомовская… Из-под Оренбурга… И все же каким-то чудом поступила в университет! Не где-нибудь – в Москве… Ах, Сережа, понимаю сейчас – рукотворное было чудо! Все у них, конечно, было вычислено заранее!.. И всегда они за мной приглядывали! Наверно, с самого рождения я была у них под колпаком!.. Когда меня исключили – просто не оказалось другого выхода!.. Ни денег, ни жилья… Один путь, некуда больше деться… Так оно и вышло… И тут вдруг сходу предлагают золотую клетку!.. Да такую!.. Ну, ты видел!.. Ниже падать мне было все равно некуда!.. И выше, наверно, возлетать…
* * *
— Черт!.. (Голос был Снегатырева.) Спичек, ясно, ни у кого?.. Некурящие все, туды-ть вашу!.. Любаня, давай ты первая, у тебя глаз позорче…
— Ага!.. Как что – так Любаня! Как сортиры чистить – тоже Любаня!.. А как насчет премии!..
— Ладно, ладно… (Это уже Орест Северьянович – медовым голосом.) Насчет сортиров отменяется…
— А как Лайме – так "Филодоро"!
— Ну-ну, будет и тебе "Филодоро".
— Только мне – нумер второй! И цвета беж!.. И чтоб – к Новому году!
— Ладно, Любань, ты ж мое слово знаешь, не обману. Давай, иди, не мелочись!..
— А с этим… (Чуть сипловатый после драки голос Готлиба.) Как бишь его?.. С Двоехе… С Двоехоровым – что? (Кажется, противоборствующие стороны все-таки пришли к некоторому консенсусу.)
— А что он?
— Лежит, не дышит.
— Скучный весь… (Любаня, кажется.)
— Ну и Лады!.. Шмакова загасили?.. Вот и положьте их рядом, пускай отдыхают, оклёмываются… Афанасий, готов?
— Усегда готоу! Як пионэр!
— Любаня, готова?
— Готова!.. Как что – так сразу Любаня, сразу никого у них, кроме Любани!..
* * *
— Ну вот… — сказала Лиза. — Надо что-то решать. Будем искать другой выход?
— Давай попробуем.
— Факелы лучше погасить, — посоветовала она, — а то они нас увидят.
Какой-то валявшейся возле ног доской я быстро забил пламя. В наступившей тьме услышал, как она отшвырнула обе туфельки:
— Тогда мне придется босиком. — С этими словами она встала с сундука и тут же вскрикнула: – Ой! Здесь везде битое стекло!.. Нет, далеко мы так не уйдем…
— Понесу тебя, — сказал я и решительно подхватил ее на руки.
Лиза обняла меня за шею, в кромешной темноте, нас еще теснее спаявшей, став почти что частью меня. Я совершенно не ощущал ее веса. Сердце заходилось в груди от такой близости ее дыхания.
— Сейчас бы фонарик… — проговорила она.
Я не стал отвечать – не хотелось в этот миг лишних слов. Да и не нужен был нам никакой фонарик – я вдруг понял, что хорошо знаю, в каком направлении следует идти, хотя еще не отдавал себе отчета в том, откуда оно происходит, это знание. То был не свет, а некое предощущение света, но такое же явное, как если бы всамделишный свет откуда-то из глубины манил к себе.
По всему, через несколько шагов я должен был наткнуться на стену, однако я продолжал беспрепятственно продвигаться в пустоту. И тем не менее, каким-то загадочным образом мы явно очутились в другом помещении, здесь уже не пахло той затхлостью, и голоса наших преследователей, хотя и звучали теперь совсем неподалеку, но были отделены какой-то невидимой преградой.