— Его часы… Я обещал ему, что вернусь полюбоваться ими. Тогда он обиделся на мое невнимание и был прав. Часы действительно редкой красоты. И все старинные…
— Для дяди его часы были чем-то гораздо большим, чем просто увлечением. Это было фатальным наваждением. — Эдвард вздрогнул. Джулиана продолжала: — Он верил: если хотя бы одни из этих часов остановятся, то перестанет биться и его сердце, а теперь… Часы идут, словно какая-то частица его все еще продолжает жить… пока не кончится завод.
Эдвард подошел к книжному шкафу. На полках возле книг тоже повсюду лежали часы. Но его внимание привлекли самые старые, в массивной золотой оправе. Он осторожно взял их в руки.
— Это самые ценные часы в его коллекции, — заметила Джулиана. — Восемнадцатый век. Исключительная редкость.
Эдвард нажал на кнопку. Верхняя крышка поднялась. Эмалевый циферблат украшали римские цифры. Золотые резные стрелки стояли на одном месте. Тиканья слышно не было.
— Я понял, почему умер ваш дядя, — сказал Эдвард, протягивая Джулиане часы. — Они остановились.
— Верно, но тогда…
Эдвард улыбнулся:
— Нет-нет, мистика, я думаю, здесь ни при чем. Скорее — самовнушение. Он верил, что его жизнь каким-то мистическим образом связана с этими часами. И вдруг обнаружил, что они остановились. Тогда у него случился сердечный приступ. Можно сказать, что он умер от испуга.
И тут вдруг Эдварда словно осенило. Он взял часы из рук Джулианы и перевернул их. На внешней стороне нижней крышки он увидел то, что и ожидал увидеть, — вензель «И. Б.».
Две сплетенные буквы, точно такие же, как на медальоне Лючии.
— Это инициалы Иларио Брандани, — пояснила Джулиана, — лучшего ювелира восемнадцатого века.
Эдвард еще раз нажал кнопку. Теперь поднялась нижняя крышка. На ее внутренней стороне была выгравирована сова, и под нею стояло: «Сант Онорио».
Машина Эдварда выехала на маленькую уютную площадь, укрытую в глубине старого квартала. О существовании таких уголков знают обычно только старожилы. Эдвард притормозил у стены, поросшей плющом до самого верха. По другую сторону площади, почти скрытая от глаз старой разросшейся смоковницей, стояла скромная средневековая церковь с невысокой колокольней в позднеготическом стиле.
К железной ограде была прикреплена табличка: «Сант Онорио аль Монте». Потянув на себя тяжелое кольцо, Эдвард вошел в тишину и сумрак церкви.
Немногочисленные прихожане уже разошлись после службы. Только молодой священник, круглолицый, с румянцем во всю щеку, быстро преклонил колени у алтаря. Затем он поднялся и заметил вошедшего.
— Приветствую вас, святой отец, — негромко поздоровался Эдвард и, достав из кармана блокнот, огляделся по сторонам.
— Рад видеть вас. — Судя по манере выговаривать слова, падре был венецианцем. Проследив за взглядом Эдварда, он продолжил с воодушевлением: — К сожалению, сюда не часто заглядывают туристы. Верите ли, я без конца повторяю его святейшеству, что нужно что-то предпринять. Столько Божьей благодати у нас, и никто не видит ее! Только редкие знатоки приходят сюда, ученые вроде вас… Вы, похоже, изучаете историю искусств? — Падре с уважением посмотрел на блокнот Эдварда.
— Нет… Историю английской литературы. — Заметив удивление на лице своего восторженного гида, Эдвард поспешил добавить: — Но в Рим я приехал, чтобы провести исследование, касающееся именно итальянского искусства. Скажите, святой отец, нет ли в этой церкви какого-нибудь изделия Иларио Брандани?
— Иларио Брандани? — Священник покачал головой. — Никогда не слышал. А кто это?
— Ювелир середины восемнадцатого века.
— Середины восемнадцатого века…
— Я подумал, может быть, здесь есть что-то связанное с ним. В одном доме я видел часы, на крышке которых выгравировано название вашей церкви.
— Любопытно… Подождите… Дайте вспомнить… Нет-нет, что касается гравировки… У нас есть только дохристианская чаша, но она украшена росписью, и есть миниатюрная Библия четырнадцатого века. Они хранятся в ризнице. — Священник перевел дыхание и продолжал: — В ризнице у нас есть истинные сокровища. Подлинные болгарские иконы… Один бронзовый канделябр — просто чудо… Рукописи всех сочинений композитора Бальдассаре Витали… Была статуя одного святого с серебряными накладками… но ее, видите ли, увез Наполеон, да так и не вернул… — Он посмотрел на Эдварда, быстро записывающего за ним. — Что вы делаете? Эх, да тут до ночи можно писать, потому что церковь наша — настоящее чудо… А это вы видели?
Они остановились возле холста с изображением какой-то великомученицы.
— Святая великомученица Улива, работа голландского художника, — объяснил священник. — Это копия, но, уверяю вас, она гораздо лучше оригинала. А вы как считаете?
Эдвард улыбнулся наивности молодого падре:
— Не знаю. Я не видел оригинала.
— Эта лучше, уверяю вас, гораздо лучше. Пойдемте, пойдемте в ризницу, посмотрите…
— Охотно… А не скажете ли вы мне… Я ищу сведения об одном римском художнике прошлого века — Марко Тальяферри…
Возведя глаза к сводам церкви и секунду посоображав, священник ответил с прежним воодушевлением:
— Нет, у нас ничего нет из работ Тальяферри.
— Он пейзажист. Писал виды Рима…
— Виды Рима… У нас есть панорама Венеции. Работа одного из учеников Тициана. Жаль, что не закончена, а то это была бы прекрасная картина. Вот сюда… Я проведу вас.
Они вошли в узкий коридор, ведущий к ризнице.
— Боюсь, что злоупотребляю вашим временем, — извинился Эдвард.
— Нет, что вы, нисколько… Я рад, что могу показать вам ризницу. Жаль, что нет ничего из работ тех двух мастеров, о которых вы говорили. Но не важно, тут у нас хранятся подлинные сокровища! Пойдемте, пойдемте…
* * *
Барбара снимала квартиру в самом центре старого Рима, неподалеку от Замка Святого Ангела. Каждое утро, просыпаясь, Барбара прежде всего здоровалась с бронзовым легкокрылым ангелом, уже несколько веков парящим в римском небе. Она любила и этот вид из окна, и свою уютную, не загроможденную лишней мебелью гостиную, и главное очарование — маленькую террасу над Тибром, всю уставленную цветами.
Эдвард сидел за столом и просматривал в небольшой диаскоп один из своих микрофильмов.
За тонкой перегородкой, на кухне, Барбара готовила кофе.
— Ну как? — громко спросила она. — Удается рассмотреть что-нибудь?
— Да-да, очень хорошо.
— Диаскоп старый, но единственный, какой удалось найти. Вот и кофе готов. Ваша история, профессор, потрясла меня. Даже при том, что вы рассказали только половину. Я уверена, что самое главное вы почему-то скрываете. — Барбара внесла в гостиную поднос с кофе. — Отчего? Это слишком личное?