Им пришлось дожидаться, пока рев труб и приветственные крики придворных не возвестили о прибытии короля. Стефан вошел в зал; на нём был короткий плащ красновато-коричневого цвета, заколотый на плече брошью с крупными самоцветами, под плащом — длинная красная рубаха, расшитая золотыми цветами и скрепленная у шеи серебряной застежкой. Ярко-красные короткие штаны в обтяжку и сапоги из черной кожи, все еще со шпорами, были забрызганы кровью и грязью — как и подобало охотнику. Короля сопровождал секретарь с лицом мучнистого цвета, одетый во все черное, и это одеяние лишь подчеркивало мелкие, какие-то сплющенные черты лица, над которым нависала копна волос с аккуратно выбритой тонзурой. Следом вошли еще придворные, но они остановились у дверей. Стефан плюхнулся в кресло, стоявшее по центру большого стола, секретарь занял место справа от него. Беррингтону и его спутникам велели подойти и занять места за тем же столом. Король за последнее время побледнел, исхудал. Было совершенно очевидно, что смерть сына подкосила его, однако он не склонен был винить рыцарей.
— Мой сын пал жертвой убийц, — прошептал он, как только Беррингтон закончил свой доклад. Лицо короля просветлело, когда он встретил сочувственную улыбку Изабеллы. — Да, да! — Он взмахнул рукой. — Моя госпожа, вы с братом непременно должны отобедать со мной, но это позднее, а пока… — он кивнул де Пейну, испытавшему укол ревности и разочарования из-за того, что не удостоился приглашения. — Расскажите мне все еще раз. Расскажите, как это произошло.
Де Пейн описал смерть Санлиса и Евстахия, прибавив к этому краткий рассказ о покушении на его собственную жизнь в лесу близ аббатства. Выслушав его до конца, Стефан кивнул и что-то прошептал секретарю, затем поднял руку, требуя внимания.
— Мы провели новые розыски. — Король потер рукой лицо. — Начальники портов и судебные чиновники ничего не сообщили о въезде Уокина в Англию, хотя, — прибавил он задумчиво, — на побережье не счесть укромных бухточек, таких, как Оруэлл. Все наши старания ни к чему не привели. И все же, — продолжил король, — Генри Уокин, бывший тамплиер, должен быть во всеуслышание объявлен utlegatum, — вне закона, без уточнения вины. По приказу короля и совета он подлежит казни на месте, без суда, как только его обнаружат. За его голову объявляется награда в сто фунтов стерлингов, [108] а за поимку живьем — двести фунтов. Этот указ будет доведен до каждого шерифа и портового судьи, а также вывешен на всеобщее обозрение на кресте у собора Святого Павла и в Чипсайде. [109] Живым или мертвым — пробормотал король, — живым или мертвым, но этого волка мне доставить!
Затем де Пейн, Майель и Парменио отправились на орденское подворье и ждали, пока ранним вечером не воротились Беррингтон и Изабелла, восторгающиеся королем и взахлеб рассказывающие об оказанной им милости. В тот вечер события приняли новый оборот. Беррингтон вновь предложил предоставить заниматься поисками Уокина охотникам за королевским вознаграждением. Де Пейн, однако, упорно стоял на своём, памятуя о покушении на свою жизнь. В конце концов порешили: Беррингтон продолжает исполнять обязанности магистра английской конгрегации Ордена рыцарей Храма. Майель будет помогать ему и служить полномочным представителем в местных общинах ордена. А Парменио и де Пейн тем временем продолжат охоту на Уокина.
Де Пейн отшвырнул оструганную палочку и неспешно обошел вокруг тиса с подвешенным на нём зловещим грузом. Беррингтон и Майель частенько приходили сюда. Де Пейн не знал, что именно влекло их в это мрачное место. Возможно, они всего лишь отдавали дань уважения памяти выдающегося вождя. Оба ветерана доселе считали Мандевиля непревзойденным воителем и упорно твердили, что покойного графа нельзя винить за грехи некоторых его сторонников. Побывал здесь и Парменио, хотя, как заметил де Пейн, генуэзец все время держался на некотором расстоянии и ни разу не подошел к дереву близко. Зато он стал любезнее и то и дело предлагал де Пейну прогуляться. Эдмунд обернулся, заслышав какой-то легкий шум за спиной, и увидел Парменио, сжимавшего рукоять кинжала.
— Как это понимать? — Де Пейн подошел к лекарю. — Ты что же, и здесь опасаешься нападения? Отчего ты хватаешься за оружие?
Генуэзец поднял обе руки и широко улыбнулся.
— Когда поблизости дьявол, я, — он погладил крестообразную рукоять кинжала, — прошу защиты у Бога и его ангелов.
— Защиты от чего? — стал допытываться де Пейн. — В чем дело, Парменио? — Он наклонился, вплотную приблизив свое лицо к лицу генуэзца. — Что заставляет тебя заниматься всем этим с таким упорством, забывая обо всем остальном? Ты оказался в чужой стране, совсем незнакомой. И, словно гончая, рвешься вперед, ничто не может сбить тебя со следа.
— А разве ты не таков?
— Я рыцарь Храма, и это дело касается только моего ордена. Ты же генуэзец, твой дом далеко-далеко отсюда. Отчего же ты так хлопочешь? Отчего не хочешь вернуться домой?
Парменио пропустил все его вопросы мимо ушей и указал рукой на свисающий с дерева гроб.
— Вот это был дьявол! Он, бывало, посылал ночью лазутчиков разведать, где живут богачи. Потом бросал этих богачей в свои подземелья и требовал немалый выкуп. Он отправил своих разбойников ночью на лодке по топким болотам и овладел Рамсейским монастырем; монахи, только что пропевшие раннюю заутреню и прилегшие снова вздремнуть, были захвачены врасплох. Он выгнал их из келий и разместил в монастыре своих воинов. Захватил монастырскую казну, святые реликвии и богатые ризы. Потом превратил монастырь в крепость.
— Но другие поступали точно так же.
— Старик Мандевиль делал и кое-что похуже, — возразил Парменио. — Он превращал церкви Христовы в разбойничьи логова, в святилищах Господа нашего устраивал сатанинские вертепы. К нему стекались самые отпетые чернокнижники и ведьмы, кровопийцы и дьяволопоклонники. Они творили такие ужасающие мерзости, что даже стены церквей начинали сочиться кровавыми слезами.
— Эти дети Сатаны совершали убийства? — спросил де Пейн.
— Еще какие! Они хватали невинных людей, и тех больше уж никто никогда не видел. А жители, прятавшиеся неподалеку, на болотах, слышали вопли, от которых кровь стыла в жилах.
— Ты, кажется, очень хорошо знаком со всеми их деяниями, — заметил де Пейн. — Но давай возвратимся к моим вопросам, на которые ты так и не ответил. Что заставляет тебя оставаться здесь, Парменио? В той триполийской церкви ты возник, как ангел мщения. И с тех пор, подобно голодному мастиффу, неизменно идешь по нашим следам. Ни битвы, ни голод, ни жажда, ни полное опасностей путешествие — ничто тебя не устрашило. Отчего бы это?
— Как и тебе, Эдмунд, — не задумываясь, ответил Парменио, — мне дали важное поручение. И я его выполню.
Де Пейну хотелось забросать его вопросами, однако он вспомнил, как генуэзец заботился о нем в Аскалоне.