«Еще один иноплеменник, — подумал я, — еще один член сообщества чужестранцев брата Гая».
— Что же заставило вас принять духовный сан?
— Я устал от мира, сэр. Устал от людей. Дети вечно упрямятся и сбегают с уроков до тех пор, пока их хорошенько не выпорешь. Преступники, которых я помогал ловить, глупые и алчные люди. За одним повешенным преступником уже ждет своей очереди дюжина других. Нет, люди воистину падшие создания, чуждые всякому милосердию. Удержать их в узде так же трудно, как свору собак. В монастыре, по крайней мере, можно поддерживать Божью дисциплину.
— Выходит, так вы представляете себе свое земное предназначение? Следить за тем, чтобы люди соблюдали дисциплину?
— А разве вы занимаетесь не тем же самым? Разве не испытываете ненависти к убийце этого человека? И не за тем ли вы прибыли сюда, чтобы найти его и заставить понести наказание?
— Вы хотите сказать, что убийство эмиссара короля повергло вас в состояние гнева?
Он остановился и повернулся ко мне лицом.
— Видите ли, это беззаконие являет собой еще один шаг к хаосу. Знаю, вы считаете меня человеком чересчур жестких правил. Тем не менее дьявол простирает свои руки весьма далеко. Его искушениям подвергаются даже те, кто, вроде меня, принадлежит Церкви. Поэтому таких людей тоже необходимо призывать к порядку. Подобно тому, как это происходит в миру, где его стражем выступает закон короля.
— А если между законами короля и Церкви возникают противоречия, как это произошло в недавние годы? — осведомился я. — Что тогда надлежит делать вам?
— Тогда, господин Шардлейк, мне надлежит молиться за то, чтобы было найдено такое решение, какое позволило бы королю и церкви снова жить в гармонии друг с другом, поскольку их противоборство лишь привлекает к себе дьявола.
— Тогда пусть Церковь не противится воле короля. Прошу прощения, но мне надо вернуться в лазарет. Я оставлю вас здесь. Вам, насколько я понимаю, предстоит еще одна поминальная служба. Возвращайтесь в церковь. И помолитесь ныне за упокой души бедного послушника Уэлплея, — многозначительно добавил я.
Поймав мой взгляд, он ответил:
— Я буду молиться, чтобы этот парень, несмотря на все свои грехи, в должное время был призван Господом на небеса.
Развернувшись, я с трудом отыскал глазами сквозь завесу снегопада старика Гудхэпса, который к этому времени уже порядком удалился от меня. Он шел вместе с Марком, который поддерживал его под руку. Не собрался ли он, часом, прямо сейчас совершить побег в город?
В лазарете Элис, как и прежде, ухаживала за старым умирающим монахом. Он в очередной раз пришел в себя, и девушка аккуратно кормила его из ложки жидкой овсяной кашей. В этой новой для нее роли сестры милосердия Элис проявляла неизвестную мне доселе мягкость и доброту души. Попросив ее проводить нас на небольшую кухню, я оставил там своих спутников, а сам пошел за книгой, которую мне накануне передал казначей. Когда я вернулся, все глядели на меня с нескрываемым любопытством.
— Как следует из показаний казначея, эта книга попала в руки Синглтона накануне его смерти. Ныне хочу попросить вас, доктор Гудхэпс, и вас, Элис Фьютерер, чтобы вы оба взглянули на нее и сказали, не видели ли вы ее когда-нибудь прежде. Прошу обратить внимание на большое пятно от красного вина на обложке. В церкви меня неожиданно посетила догадка что тот, кто видел эту книгу, не мог бы не запомнить столь яркого отличительного знака.
Гудхэпс взял расчетную книгу и повертел в руках.
— Помнится, господин Синглтон читал какую-то книгу в синем переплете. Весьма может быть, что именно эту. Однако точно сказать не могу. Извините. Просто не помню.
— Позвольте мне. — Элис наклонилась и взяла у него из рук книгу. Потом принялась тщательно разглядывать обложку. Она вертела и рассматривала ее со всех сторон, после чего решительно заявила: — Это не та книга.
Мое сердце сильно забилось.
— Вы уверены?
— Книга, которую брат Эдвиг передал господину эмиссару, не имела никаких пятен. Иначе я бы непременно обратила внимание на эту особенность. И вообще, казначей помешан на чистоте и аккуратности.
— Вы могли бы поклясться в том, что только что сказали, перед законным судом?
— Да, сэр, — подтвердила она.
— Тогда я могу с определенной долей уверенности признать, что казначей дал мне ложные показания, — кивнул я. — Хорошо, Элис. Еще раз вас благодарю. Прощу всех сохранять наш разговор в тайне.
— Какая разница, тайна или нет. Скоро моей ноги тут вообще не будет, — недовольно пробубнил Гудхэпс.
Я посмотрел в окно. Снегопад прекратился.
— Да, доктор Гудхэпс, полагаю, вам пора отправляться в путь. Марк, не проводишь ли ты доктора в город?
Лицо пожилого человека неожиданно просветлело.
— Благодарю вас, сэр. До чего же хорошо, когда есть на кого опереться! Мои пожитки находятся в доме аббата. А лошадь пусть останется здесь. Хорошо было бы, чтобы ее как-нибудь переправили в Лондон, когда позволит погода…
— Да, да, конечно. Будь добр, Марк, постарайся побыстрее вернуться. У нас с тобой очень много дел.
Он помог старцу подняться на ноги.
— Спасибо, сэр, — произнес Гудхэпс. — Желаю вам остаться целым в этом небезопасном месте.
С этим добрым пожеланием он нас покинул.
Весьма довольный поворотом дел, я вернулся в свою комнату и спрятал книгу под подушкой. Наконец дело сдвинулось с мертвой точки. Мне не терпелось исследовать церковь, а вслед за ней — пруд. Интересно, сколько времени потребуется Марку, чтобы проводить старика до города и вернуться обратно? Без Гудхэпса он затратил бы на дорогу чуть более часа, а вместе с ним… С одной стороны, я упрекал себя за мягкотелость, но с другой — у меня замирало сердце, стоило мне представить беднягу, в гордом одиночестве ковыляющего по сугробам под тяжестью своей поклажи.
Пользуясь отсутствием Марка, я решил проведать лошадей, которых не выводили на двор в течение нескольких дней, и отправился в сторону конюшни. Подметавший пол конюх заверил меня, что за нашими конями хорошо ухаживают и что они ни в чем не нуждаются. В самом деле, и мой Канцлер и Красноногий Марка выглядели на удивление хорошо. После многодневной разлуки они оба были весьма рады меня видеть. Я подошел к Канцлеру и погладил его по продолговатой белой голове.
— Соскучился по свежему воздуху, старина? — мягко спросил его я. — Поверь мне, уж лучше немного потосковать здесь, чем разгуливать там, за этими стенами на свободе. На свете есть вещи гораздо более ужасные, чем заточение в стойле.
Проходящий мимо конюх бросил на меня странный взгляд, будто решил, что я слегка ненормальный.
— А вы разве не разговариваете со своими лошадьми? — осведомился я.
Тот в ответ лишь промычал что-то нечленораздельное и принялся снова подметать пол.