— Скажи мне кудесник, любимец Богов, — Квит прервал его вдохновенный речитатив, — что сбудется в жизни с тобою?

Кукер замолк, завертел короткой шеей, пытаясь оглянуться на голос за спиной.

— Развяжите его и оставьте нас одних, — приказал Квит подручным.

— История, мой любезный кощунник, развивается по спирали. — Квит прошелся по кабинету с выражением глубочайшей задумчивости. — Не впервой бунтуют язычники и не впервой сталкиваются с законом. Я готовился к нашей встрече, перечитывал хроники. Прошло без малого тысяча лет с тех пор, как ваш коллега-волхв поднял восстание в Великом Новгороде. Князь Глеб Святославич, ответственный за порядок в тогдашней северной столице, вежливо спросил у волхва-буяна, что тот делает сегодня вечером?

— Многие чудеса совершу! — ответил народный мститель, потрясая палицей, и толпа поддержала его яростным ревом.

Князь усмехнулся подобному туманному прогнозу, вынул из-под плаща меч и снес кудеснику башку. И вправду: чего достоин вещун, который не знает, чем закончит свой день? Разочарованная толпа разошлась по домам, ибо за кем сила, за тем и правда.

— Да, не впервой на Руси терзают язычников каленым железом, — ответил Кукер. — Не впервой обвиняют облыжно в грехах и напастях. Ты-то сам чьих будешь? Кто твои отец с матерью? Какого ты рода-племени? Уж не Змиева ли? Что-то ты больно черен и кудреват! По словам и по делам — ты чужак, что тебе до русской боли? До русских богов?

— А кто ваши боги? Деревяшки?

— «Наши боги — суть образы», — так на дыбе твердил русский волхв зверюге Яну Вышатичу. Все Белозерские волхвы были повешены на дубах этим, с позволения сказать, воеводой. Таковы были цивилизаторы Руси. Видите, даже имя палача для истории сохранили, а имя волхва не сберегли, запамятовали.

Квит заглянул в документы задержанного: бард, самодеятельный поэт-песенник. Творческая личность!

— Ну, уж вас-то, Дмитрий Павлович Курослепов, история запомнит. На сей счет будьте покойны. Куда спрятал труп?!! Труп куда спрятал?!! Кто убивал, говори!!! Говори. В камеру тебя, к паханам, гнида длинноволосая, к утру закукарекаешь, певец! — Квит, выкатив глаза, тряс за грудки Курослепова, но это был лишь прием. Так брали на калган слабонервных, чтобы сократить допросное время.

— Лейтенант! — окрикнули Квита из коридора. — Арестованный Овечкин хочет сделать заявление.

Квит оправил щеголеватый галстук и, совершенно спокойный, вышел в соседний кабинет. Он всегда знал, что допрос задержанного и особенно первоначальное следствие — творческий процесс, и, кроме пещер ужаса, и скрежета зубовного, в нем встречаются и приятные неожиданности, вроде встречного признания.

Овечкин, изрядно помятый помощниками Квита, выдавил:

— Я буду говорить…

— Слушаю вас, Сергей Михайлович.

— Вчера ночью вблизи лагеря я видел незнакомого человека. Он был одет в широкую черную одежду, сверху обычная темная куртка. Я хорошо разглядел его, он был похож на енота: такой горбатый, с настороженным торчащим носом. Он словно что-то вынюхивал вокруг лагеря, когда я окликнул его, он, не оборачиваясь, скрылся в лесу. Мне показалось, что я видел монаха. Это он мог повесить на дерево амулет и закопать волосы.

Будимир умолк, по его лицу катился пот, он поблек и осунулся. В кабинете стрекотала кинокамера. Весь допрос записывали на кинопленку, чтобы приобщить к материалам дела.

— Почему вы решили, что это был монах?

— Ну, борода, юбка бабья, и вообще, у меня на них нюх.

— У вас тоже борода, и одеты вы не совсем обычно, но это еще не повод. Но я понял вас. Вы утверждаете, что против вас строят козни ваши конкуренты. Хорошо, попробуем разобраться.

— Увести задержанного! — приказал Квит и вышел перекурить.

Глава 25 Зеркало Минотавра

В старинных зеркалах живет

красавиц рой,

Но смерти виден лик в их

омутах зовущих…

Н. Клюев

Прошло несколько дней, командировка давно закончилась. Севергин готовился к отъезду. Нервно, со злобой паковал остатки вещей и после кружил возле собранных чемоданов, тянул время, следил за скачкой стрелок на часах, смотрел в окно. Ему не хотелось уезжать из города, который еще неделю назад душил его, как ловчий силок. Теперь он казался Егору волшебным лесом, где алым маяком, цветком папоротника светилось по ночам ее окно. Он просыпался с запахом ее кожи на воспаленных губах, словно всю ночь любодействовал с женским демоном.

Сумасшедший звонок, от которого разом дрогнули нервы и пересохло во рту, раздался ближе к полуночи.

— Приезжай, — блазнящий шепот долетел до него словно из другого мира.

Только одно бредовое слово, и он уже мчался на ее зов. Едва владея собой, взбежал по лестнице. Дверь беззвучно распахнулась. На пороге — она! Впилась жгучим укусом в его губы, чтобы он не успел пожалеть о сделанном шаге.

Прозрачный купол над спальней налился синью, и ночь накрыла их своих крылом. И словно само собой вспыхнуло живое пламя в каменных чашах, и все животно-грубое, что прежде рождало в нем стыд, преобразилось в кругу жертвенных огней. Все жесточе и ненасытнее светились ее зрачки, словно вставала в их глубине темная радуга. В грозовой тьме в ее волосах шелестели синие искры, и «смерть Лады» казалась миражом, бледным призраком, который изгоняли они своим неистовым камланием.

— Знаешь, — едва переведя дыханье, заговорила Флора, — в этом есть глубинная жестокость, но смерть обостряет влечение. Жизнь еще более грубо и властно заявляет о себе в ее присутствии.

— Это спорят между собой две прекрасные девы…

Флора удивленно взглянула в его глаза и прижалась знобким телом, словно за окнами синела морозная ночь.

— Ты прав… Смерть — такая же иллюзия, как жизнь. Мертвое тело — это пустой кокон. Душа мечтает стать звездой, и все мы когда-нибудь сольемся с пламенем звезд. Сегодня наша рябиновая ночь. Их всего три в году: когда цветет горькое женское дерево, когда наливает ягоды и когда стоит в коралловых бусах, в алом кубовом платке на плечах… и небо разрывается от грозовых ударов.

Ее платье из незрелых рябиновых ягод рассыпалось на жесткие градины и точило горький сок. На груди Флоры блестел перевернувшийся амулет — «усатый» ромбик, похожий на букву, или восьмиконечный «репешок» народной вышивки. Коснувшись губами прохладного серебра, Севергин вспомнил, что видел похожий среди вещдоков по делу Лады.

— Откуда у тебя этот медальон? — Он сжал в ладони теплый от ее тела серебряный ромб.

— Ты разведчик, Севергин? «Медовая ловушка мужеского полу»? У тебя хорошо получается. — Флора пыталась шутить, но вышло грубовато. — Хорошо, я отвечу. Это знак Великой Богини, руна «Инг», еще ее называют «врата жизни».