Подачи Артура после перерыва быстрее и буйнее обычного. Из-за слишком алчных своих замахов он сбивает только одну калитку. Когда его отправляют подавать в другой конец поля, он все время оборачивается, чтобы поглядеть на Джин, но она, должно быть, пересела. Ему не удается высмотреть и Уилли с Конни. Его удары будоражат защитника калитки даже больше обычного, и он мечется во всех направлениях.
После окончания матча уже ясно, что Джин ушла. Он теперь вне себя от ярости. Вот бы помчаться в кебе прямо к дому Джин, вывести ее на тротуар, положить ее руку на свой локоть и прогуляться с ней мимо Букингемского дворца, Вестминстерского аббатства и обеих палат Парламента. И все еще в своем крикетном костюме. И крича во все горло: «Я Артур Конан Дойль, и я горжусь, что люблю эту женщину, Джин Леки!» Он зримо представляет себе эту сцену. А когда перестает, то думает, что сошел с ума.
Ярость и безумие стихают, оставляя стойкий неумолимый гнев. Он принимает душ и переодевается, все время внутренне понося Уилли Хорнанга. Как посмел этот близорукий астматический, никуда не годный крикетист поднять свою чертову бровь! На него. На Джин. Хорнанг, журналист, маратель никуда не годных историй про австралийское захолустье! О нем никто и слыхом не слыхал, пока он не присвоил — с разрешения — идею Холмса и Ватсона, не перевернул их вверх тормашками и не превратил в парочку преступников. Артур разрешил ему это. Даже снабдил именем его так называемого героя, Раффлса, как, например, в «Проделках Раффлса Хау». Позволил посвятить эту чертову книгу ему.
«А. К. Д. эта форма лести».
Дал ему больше, чем его лучшую идею, дал ему жену. В буквальном смысле: провел ее по центральному проходу церкви и вручил ему. Назначил им содержание, чтобы им было с чего начать. Ну хорошо, назначил содержание Конни, но Уилли Хорнанг не сказал, что принятие такой помощи кладет пятно на его честь мужчины, не сказал, что возьмется за работу серьезнее, чтобы обеспечить свою молодую жену, о нет, ничего похожего. И думает, будто это дает ему право поднимать самодовольно-ханжескую бровь!
Артур берет кеб и прямо от стадиона едет в западный Кенсингтон. Номер девять, Питт-стрит. Его гнев начинает спадать, когда они пересекают Харроу-роуд. В голове у себя он слышит, как Джин говорит ему, что все это — ее вина. Ведь это она положила руку ему на локоть. Он совершенно точно знает, каким тоном самоупрека она это скажет и как это скорее всего ввергнет ее в тяжелую мигрень. Важно лишь одно, говорит он себе: как утишить ее страдания. Все его инстинкты, самая его мужественность требуют выломать дверь Хорнанга, выволочь его на тротуар и вышибить ему мозги крикетной битой. Тем не менее, когда кеб останавливается, он знает, как должен себя вести.
И он абсолютно спокоен, когда Уилли Хорнанг впускает его.
— Я приехал повидать Констанцию, — говорит он.
У Хорнанга по крайней мере достает ума не пыжиться по-идиотски и не настаивать на своем присутствии. Артур поднимается наверх в гостиную Конни. Он объясняет ей прямолинейными терминами, к которым никогда не прибегал — не имел нужды прибегать — прежде. Следствия болезни Туи. Свою внезапную, свою всепоглощающую любовь к Джин. То, что любовь эта останется платонической. И тем не менее насколько значительная часть его жизни, до сих пор пустовавшая, теперь заполнилась. То, как и она, и он постоянно страдают от напряжения и депрессии. То, как Конни увидела их вместе такими очевидно влюбленными, только потому лишь, что на несколько минут они забыли об осторожности; и какая это мука всегда прятать свою любовь в присутствии других. Как необходимо отмерять и нормировать каждую улыбку, каждый смех, зондировать каждого собеседника. Как, по убеждению Артура, он не выживет, если его семья, дорогая ему, как самый мир, не поймет его беды и не поддержит его.
Завтра он опять играет на стадионе, и он просит, нет, он умоляет Конни быть там и на этот раз познакомиться с Джин по всем правилам. Это единственный выход. То, что произошло сегодня, необходимо отбросить, оставить позади них немедленно, иначе рана загноится. Она будет там завтра и позавтракает с Джин и узнает ее получше. Она согласна?
Конни согласна. Уилли, когда прощается с ним на пороге, говорит:
— Артур, я готов поддержать ваши отношения с любой женщиной сразу же и без вопросов.
В кебе Артур чувствует, будто ему только что удалось предотвратить нечто ужасное. Он совершенно измучен, и в голове у него легкий туман. Он знает, что может положиться на Конни, как и на всю свою семью. И ему немножко стыдно своих мыслей об Уилли Хорнанге, на которых он себя поймал. Его чертова вспыльчивость, и никуда от нее не деться. Он объясняет ее ирландской половиной своей крови. Шотландской половине приходится дьявольски трудиться, чтобы сохранять за собой верх.
Нет, Уилли прекрасный малый и будет поддерживать его без всяких вопросов. Уилли обладает отличным острым умом и неплохо обороняет калитку. Пусть он недолюбливает гольф, но по крайней мере Артур еще не слышал более изящного объяснения подобного предубеждения: «Я считаю недостойным бить лежачего». Отлично сказано, как и про опечатку с бегуном. Ну и еще фраза, которую Артур распространял особенно широко, — оценка, которую Уилли дал сыщику-консультанту своего шурина: «Пусть он и более скромен, но нет полиции холмсее Холмса». Нет полиции холмсее Холмса! Вспоминая эти слова, Артур откидывается на спинку сиденья.
На следующее утро, когда он готовится поехать на стадион, приносят телеграмму. Констанция Хорнанг вынуждена отказаться от приглашения на завтрак, потому что у нее разболелся зуб и ей необходимо посетить дантиста.
Он посылает записку Джин, свои извинения на стадион — «неотложное семейное дело», против обыкновения не вежливая увертка, — и едет в кебе на Питт-стрит. Конечно, они его ждут. Они знают, что хитрые маневры или дипломатическое молчание не в его характере. Ты смотришь прямо в глаза, ты говоришь правду и ты принимаешь последствия — таково кредо Дойлей. Женщинам, разумеется, дозволены иные правила, а вернее, женщины, никого не спрашивая, видимо, создали для себя другие правила, но так или иначе он не слишком высокого мнения о ссылке на срочную необходимость посещения дантиста. Самая ее прозрачность распаляет Артура. И, может быть, она это понимает, может быть, это и рассчитано как самоочевидный укор вроде ее отведенных в сторону глаз.
Он знает, что должен держать себя в руках. Сейчас в первую очередь важна Джин, затем единство семьи. Он прикидывает: Конни повлияла на Хорнанга или Хорнанг на Конни? «Я готов поддержать ваши отношения с любой женщиной сразу же и без вопросов». Ни намека на уклончивость. Как и в видимом понимании и согласии Конни с его дилеммой. Он заранее выискивает причины. Может быть, Конни стала респектабельной замужней женщиной заметно быстрее, чем он полагал возможным: может быть, она всегда испытывала ревность, потому что его любимой сестрой была Лотти. Ну а Хорнанг? Он, без сомнения, завидует славе шурина, или же успех «Раффлса» ударил ему в голову. Что-то же запалило эту внезапную вспышку независимости и бунта. Ну, это Артур скоро выяснит.
— Конни наверху, отдыхает, — говорит Хорнанг, открывая дверь. Достаточно ясно. Значит, разговор мужчины с мужчиной, как и предпочел бы Артур.