— Это очень много?
— Очень-очень: почти полторы тысячи фунтов в год.
— Бог мой! Так мы богачи?
— Нет, конечно нет, потому что, когда мой отец умер, они перестали платить.
— Почему? Как они могли?
— Ох, Джонни, пожалуйста, не задавай так много вопросов. Есть причины, почему я… Много причин. Отчасти потому, что из-за этой сделки уже много лет тянется процесс в канцлерском суде о собственности на имение.
— И кто претендует на собственность?
— Это нас не касается.
Я обвел взглядом парк и подумал о том, как приятно было бы знать, что все это принадлежит мне.
Из тянувшейся по дну долины рощи явилась на свет река (она же, как я знал, протекала у нас по Мортсейскому лесу). Далее, слева от нас, то и дело поблескивала серебром вода, и скоро мы увидели, что это сверкает длинное узкое озеро под крутым лесистым склоном холма напротив. Аллея повернула, огибая холм и следуя складкам долины, так что большой дом то исчезал из поля зрения, то появлялся.
— Смотри, — заговорила матушка. — Видишь трубы за озером над дальним склоном? Думаю, это Старый Холл.
Я различил вдали высокие витые трубы. Не сводя с них глаз, я спросил:
— Кто там теперь живет?
— Это развалины. Они необитаемы уже много лет.
— А скажи, кто истец на процессе?
Матушка нахмурилась.
— Наш враг.
— Кто он?
— Я уже говорила, что этого ты не узнаешь.
— Ты должна сказать.
Она помотала головой, и дальше мы шли молча.
Мы достигли конца озера, где оно сжималось в полоску воды, огибавшую фасад усадебного дома — он стоял на небольшом пригорке по ту сторону изящного мостика.
Внезапно матушка произнесла:
— Придет день, когда ты все узнаешь. Я записала очерк своей жизни, так что ты поймешь… поймешь все, но не раньше, чем повзрослеешь.
— Когда мне можно будет его прочесть?
— Когда станешь совершеннолетним. И еще есть письмо от моего отца, его ты тоже сможешь прочесть.
Письмо из лаковой шкатулки с тигриной охотой, где лежал медальон, который матушка мне показывала! Это письмо предназначалось мне!
— Неужели обязательно ждать так долго?
— Да, — спокойно отвечала она. — Разве только со мной что-нибудь случится.
Гадая, что она имеет в виду, я замолчал.
Дом был уже близко, и — если смотреть спереди, а не сбоку как в тот раз, когда я ходил со Сьюки в Хафем, — это было впечатляющее зрелище. Центральный корпус был высокий, с фронтоном и мощным коринфским портиком; ко входу вели две полукруглые лестницы, простертые вперед как клешни краба. По бокам располагалось два крыла, соединенные с основным корпусом при помощи изогнутых переходов.
Мы начали подниматься по этим ступенькам, и мое сердце отчаянно забилось. Из высокой застекленной двери нам навстречу выступил с легким поклоном слуга в ливрее алого и шоколадного цветов, какую я видел накануне. Когда он выпрямился, мне почудилось, что глаза на его — в остальном бесстрастном — лице смотрят удивленно-враждебно, словно вопрошая, как осмелились гости, прибывшие столь неавантажным способом, как пешая ходьба, топтать эти ступени.
К сему внушительному персонажу и его пудреному парику моя матушка обратилась со словами:
— Будьте добры доложить сэру Персевалу и леди Момпессон, что прибыли миссис Мелламфи и ее сын. Они, должно быть, нас ждут.
Лакей смерил нас холодным взглядом.
— Очень хорошо, мэм, — отозвался он. — Не угодно ли вам будет войти и подождать здесь?
Он почтительным жестом указал на открытую дверь у себя за спиной и отступил, давая нам дорогу, но в тоне слышался скорее приказ, чем приглашение. Мы послушно шагнули через порог и оказались в обширном вестибюле с высоким потолком, мраморным полом, роскошными дверями со всех сторон. В двух каминах пылали жарким пламенем тесаные поленья, вдоль стен стояли ряды стульев с высокими спинками, но ни одного человека не было видно. Самый Центр занимала гигантская каменная ваза с украшениями в виде гирлянд и бараньих черепов. В вышине, на фризах, повторялись рельефные головки, белые как кость, совершенно безволосые, в цветочных венках, похожих на фантастические парики для маскарада.
Лакей последовал за нами в вестибюль и исчез в одной из дверей. Мы нерешительно остановились в центре зала.
Указав на два свободных стула, я вполголоса спросил:
— Нам сесть?
— Думаешь, надо? — шепнула матушка.
Видя, что меня раздражает ее робость, матушка выбрала стул и села. Я встал рядом.
Ждали мы, казалось, бесконечно. Наконец лакей опять появился и направился к нам. Возвышаясь над нами как башня, он проревел:
— Сэр Персевал и леди Момпессон примут вас в судейской зале. Будьте любезны, следуйте за мной, мадам.
Судейская зала, повторил я про себя. Выбор места пророчил, казалось, добро.
— Ему тоже идти? — Матушка тревожно скосила глаза на меня.
— Сэр Персевал и леди Момпессон особо подчеркивали, мадам, что молодого джентльмена надобно проводить в переднюю, примыкающую к комнате, где они встретятся с вами.
Мы последовали за широкой спиной лакея, поспешая едва не бегом, чтобы успеть за его широкими шагами. Сколько мы прошли коридоров, одолели лестниц, пересекли огромных комнат — понятия не имею. Впервые попав в этот дом, я был, конечно, ошеломлен, однако не мог не заметить, что ливрея на обращенной к нам спине была поношенной и заплатанной, эполеты тусклыми, чулки, облекавшие великолепные икры, — пожелтевшими и штопаными. Точно так же истрепались ковры и вся обстановка носила следы разрушений и запущенности.
Наконец с роскошной лестничной площадки мы свернули в небольшую комнату, где, как я понял, мне назначено было ждать. Лакей устремился в другой конец помещения, распахнул высокие двойные двери и проревел:
— Миссис Мелламфи!
Робко оглянувшись на меня, матушка шагнула в соседнюю комнату. Слуга захлопнул за нею двери, бросил на меня суровый взгляд, словно предупреждая против шалостей, и вышел на площадку. Я остался в полной тишине. Прильнул ухом к двери, за которой скрылась мать, но ничего не расслышал. Я огляделся. Окон не было, стены, без картин, были заставлены книжными полками с однообразными томами в строгих кожаных переплетах, которых, как можно было подумать, никогда не касалась человеческая рука.
Внезапно за дверью, через которую мы вошли, послышался негромкий топот. Человек тяжело дышал; судя по всему, он спасался бегством. Через мгновение донесся топот такой же стремительный, но куда более тяжелый — топот преследователя. У самой двери преследователь, казалось, догнал преследуемого, завязалась борьба. «Нет, не надо, не надо!» — крикнул голос девочки. Раздался отчаянный крик боли, погоня возобновилась, но вскоре звуки ее затихли вдали.