Мы поручили врачу, которому полностью доверяли, произвести вскрытие папиного тела, и его диагноз был однозначен: инфаркт. Что касается даты смерти, он, судя по всему, скончался, когда мы еще только прибыли в Александрию. Гелиос посмеялся над нами!
После нескольких тщетных попыток я отказался от намерения повидать Амину, которая к тому же и на погребение не явилась, или отыскать Гелиоса, который тоже совсем пропал из виду.
Ганс забросил занятия информатикой и нашел приют у нас, прервав все контакты с Гелиосом и его таинственной организацией. Ему трудно было признаться в этом, но я понимал, что он умирает от страха и под нашим кровом чувствует себя куда более защищенным, чем в доме отца, никогда не уделявшего ему особого внимания.
Он очень тяжело переживал смерть папы, которого привык воспринимать как впавшего в детство старика, немного чудаковатого, но оставшегося неистощимым источником мифов и занятных историй. Ему и во сне не снилось, что мой отец, переполненный энергией и юмором, не человек, а стихия, однажды может вдруг умереть. Я-то со своей стороны даже слишком хорошо сознавал, как ему много лет, и не мог не понимать, что его беспокойная жизнь в конце концов сыграет с ним злую шутку, но его внезапное исчезновение, да еще при таких обстоятельствах, меня просто сразило.
Сначала меня охватил слепой протест. Вскоре он сменился печалью, потом гневом. Я проводил бессонные ночи, томясь от бешенства в своей постели, меча громы и молнии на голову Гелиоса и воображая, как бы я с ним разделался, попадись он мне в руки. Потом навалилась дикая усталость. У меня не было никакой возможности добраться до него, а все те, кто мог бы мне в этом помочь, будто улетучились. Нет, в моей душе не осталось уже ни ярости, ни гнева — только ненависть. Холодная, неумолимая ненависть, ждущая своего часа, ибо предчувствие, что он настанет, пронизывало меня до мозга костей. И в тот день… в тот день Гелиос пожалеет, что встал на моем пути.
— Дело сделано! — возгласил Ганс, входя в гостиную с куском пирога, который только что испекла Мадлен.
Я вздрогнул:
— Ты о чем?
— Этти кончил расшифровку текстов из гробницы.
— Грандиозно! И что теперь? Он будет писать книгу? — ехидно проскрипел я.
— Похоже, ты с левой ноги встал. Неужели тебе совсем нелюбопытно?
Я медленно, глубоко затянулся сигаретным дымом.
— В первый и последний раз прошу тебя усвоить следующее. Мне, Ганс, плевать на Анубиса, мне плевать на Египет и трижды плевать на его письмена!
— Но все-таки они…
— Вернут мне отца? Или помогут отыскать Гелиоса?
— Фу-ты ну-ты! О'кей, продолжай растворяться в своих же накуренных облаках! Но я тебя предупреждаю, Морган: так с горем не справиться. — С этими словами он повернулся ко мне спиной, и тут зазвенел звонок у входной двери. — Я ухожу! Оставайся в своем тихом уголке, пережевывай без конца одно и то же, мешать не буду!
Я развалился на канапе, зажег новую сигарету от окурка предыдущей, но Ганс снова вошел, прервав нить моих патологически зацикленных на одном мыслей:
— Морган, к тебе пришли…
В дверях гостиной стоял Франсуа Ксавье.
— Входи, Франсуа. — Я встал, чтобы пожать ему руку, а юнец тем временем испарился. — Как дела?
— Я затем и пришел, чтобы задать тебе этот вопрос. — Он дружески похлопал меня по плечу.
Мне ничего другого не оставалось, как предложить ему сесть и налить чашку кофе, который Мадлен принесла незадолго перед этим.
— Хочешь, шторы раздвину? А то, знаешь, я теперь вроде старика, — пытался пошутить я, но мои слова прозвучали неловко и уныло. — Все мне докучает, даже свет.
— Ну и правильно делаешь. Там, на улице, жуткое пекло.
— Как поживает твоя экспозиция?
Он просиял. Сокровища Тутанхамона были вновь обретены, исключая лишь несколько мелких, не слишком дорогих предметов, которые легко заменить, воров задержали, еще когда мы были в Египте, и с тех пор временная экспозиция Лувра стала привлекать столько народу, что музею даже пришлось принять меры к ограничению наплыва.
— Настоящее безумие! Если бы ты видал… Что ни день, тысячи посетителей, с фляжками, камерами, сандвичами, мороженым, и всем им приходится без конца повторять, чтобы ничего не лапали. — (Я, как мог, скроил сочувственную мину.) — Нет, по правде говоря, я на седьмом небе. А сейчас мы как раз ведем переговоры с египетскими властями, чтобы продлить экспозицию.
— Замечательно! — с преувеличенным энтузиазмом воскликнул я.
Франсуа помрачнел:
— Вы с братом как, держите удар?
— Надо бы, — вздохнул я.
— Если я могу хоть чем-нибудь помочь…
— Ты и так уже много сделал, Франсуа. Без тебя мы бы никогда не справились с извещениями… да со всей этой бумажной чепухой! Свихнуться впору, у меня создалось впечатление, что чем больше формуляров заполняешь, тем упорнее власти и нотариус шлют тебе новые!
— Да, я через это прошел тогда, с мамой. — Он протянул мне пластиковый пакет Национального музея: — Держи.
— Что это? — Я вытащил большую книгу в картонном переплете, на суперобложке которой изображалась мумия юного фараона и было проставлено название экспозиции. — Ого… Надо же, Лувр разбил свою копилку!
— Переверни страницу.
Приподняв суперобложку, я увидел, что на переплете вытиснено его имя.
— Так это ты ее автор? Поздравляю!
— Другая страница.
Я перелистнул и увидел посвящение: «Памяти профессора Антуана Лафета, без которого археология никогда уже не станет такой, как прежде». Горло перехватило.
— Спасибо.
— Мы успели вставить это в последнюю минуту, перед самым набором. А сейчас меньше чем за неделю уже распродано больше трех тысяч экземпляров. — (Не в силах произнести ни слова, я послал ему растроганную улыбку.) — А мне пора возвращаться, приглядеть, чтобы какой-нибудь турист не улизнул с мумией под мышкой! Спасибо за кофе. Передай Этти мой привет.
Я проводил его до двери.
— Кто это был? — тревожно осведомился брат, как только я захлопнул дверные створки.
— Франсуа Ксавье. Он принес это. Взгляни на посвящение.
Брат горестно покачал головой:
— Очень деликатный человек.
В его глазах блеснула влага, и я, спеша отвлечь его от печальных мыслей, бодро спросил:
— Ну? Ты, кажется, кончил свою расшифровку?
— Эти письмена подтверждают наши сомнения. Гелиос ни в коем случае не мог добыть маску Анубиса в Абидосе.
— Да? — обронил я без тени интереса.
Даже простое упоминание имени Гелиоса тотчас пробудило мою ненависть, но братца это нисколько не обескуражило.