«Если она хоть как-то пострадает, я убью его собственными руками, — думал он. — Обреку на такие муки, которых не испытывал ни один христианин».
Послышался шелест одежды и звуки приближающихся шагов. Подняв взгляд, Алехандро увидел стоящего в дверном проеме де Шальяка.
— Приветствую вас, коллега, — величественно кивнул ему француз. — Как поживаете столь прекрасным днем?
Алехандро с холодным негодованием смотрел на своего хозяина.
— Неплохо, если не считать того, что я в плену.
— Я предпочел бы, чтобы вы чувствовали себя гостем в моем доме. — Де Шальяк поджал губы в полуулыбке. — Просто пока лишенным возможности покинуть его.
— Ваше гостеприимство не знает себе равных, коллега, в особенности с учетом того, в какие времена мы живем. И все же считаю своим долгом сказать: я предпочел бы страдать на свободе, чем быть обласканным у вас в плену.
— Советую не забывать, что не исключен и такой вариант: вы будете страдать у меня в плену, — с кривой улыбкой ответил де Шальяк.
Алехандро медленно поднялся и подошел к нему.
— Я не настолько глуп, чтобы не учитывать эту возможность.
Де Шальяк рассмеялся.
— Я никогда не считал вас глупым, друг мой.
— Вам нет нужды льстить мне, де Шальяк. Вы можете позволить себе быть со мной искренним. Мы не друзья. Если же вы считаете иначе, тогда ваше представление о дружбе гораздо шире моего. Друзья не держат друг друга в кандалах.
— Прошу вас, Алехандро! — воскликнул француз. — Вы не в кандалах.
— Однако я не свободен покинуть вас.
— Я просто не могу допустить, чтобы вы покинули меня до того, как я в полной мере получу удовольствие от вашего визита. Видите ли, у меня в отношении вас большие планы. Нам столько всего нужно обсудить! Признаюсь, я давно жаждал этой встречи. На протяжении многих лет, по правде говоря. И пожалуйста, не думайте, что пребывание здесь — это время, пропавшее даром. Завтра вечером у меня будет прием, как я вам уже говорил. Думаю, общество весьма известных людей не только доставит вам удовольствие, но и окажет на вас плодотворное воздействие.
— Предпочитаю сам выбирать себе компанию, — холодно ответил Алехандро. — А вы не боитесь, что меня могут узнать? И отберут у вас новую игрушку.
Де Шальяк вперил в него ледяной взгляд голубых глаз и отчеканил:
— Уверяю, коллега, я не играю с вами. Не сомневайтесь, если до этого дойдет, вы поймете.
Алехандро решил больше пока не нарываться.
— Может быть, пока я лишь ожидаю этого, вы будете столь добры и вернете мне мою рукопись? Работа над ней только начата. И хотя греки доставили мне огромное удовольствие, хотелось бы, как вы выразились, не тратить времени даром. Пока вы решаете, что со мной делать.
Де Шальяк замер, не говоря ни слова. Алехандро вглядывался в его лицо, пытаясь разгадать обуревавшие того эмоции. Он увидел подавляемый гнев, безусловно, и сомнения относительно того, как поступить. Однако было и еще что-то, отчасти неожиданное. Казалось, де Шальяк… уязвлен. После долгой паузы он произнес:
— Полагаю, можно вернуть вам рукопись — если это отвлечет вас.
Алехандро кивнул в знак благодарности.
— В таком случае, до завтра.
С этими словами де Шальяк вышел.
Алехандро застыл, глядя в окно.
«До завтра? — думал он. — Завтра меня здесь не будет».
Кэт успешно боролась со слезами почти до самого Дома с колоннами, но когда они с Гильомом в последний раз свернули за угол, не выдержала и расплакалась. Поначалу он хотел войти с ней через переднюю дверь, но, увидев, что в приемной горит свет, передумал и повел Кэт через кухню.
Дверь, как и следовало ожидать, открыла Мария.
— Что это, вы вернулись?
Слезы так и лились из глаз Кэт. По-сестрински кудахча, Мария втянула плачущую девушку внутрь и, сердито глянув на Каля, усадила ее на стул. Снова вперив обвиняющий взгляд в молодого человека, она проворковала, обращаясь к Кэт:
— Что он вам сделал, этот зверь?
Каль, естественно, запротестовал, однако Мария тут же выставила его из кухни.
— Идите к своим мужчинам, — сердито заявила она. — Они наверху, придумывают новые способы, как заставить женщин плакать.
Ему ничего не оставалось, как повиноваться.
— Выпейте вот это, — продолжала Мария, наливая Кэт стакан крепкого красного вина. — Оно успокоит ваши нервы, а, похоже, как раз это сейчас и требуется. Что, этот мужлан плохо обошелся с вами?
Кэт с трудом заговорила, продолжая безуспешно бороться со слезами.
— Гильом не сделал мне ничего плохого. Напротив, он был очень добр и сдержал свое обещание. Мы должны были встретиться с моим père в заранее обусловленном месте, но когда пришли туда, его там не оказалось. — Она повысила голос. — И самое страшное, это огорчило меня не так сильно, как должно было бы. Я совсем запуталась! Вдруг с père случилось что-то ужасное? А я… я…
— Ох, замолчите! — откликнулась Мария. — Не высказывайте таких нечестивых мыслей. Уверена, он просто задержался.
— А вот я совсем не уверена! Прошло столько времени, и ему пора быть здесь. Мы договорились только об этой встрече, но не о том, что будет дальше… И вдобавок, — рыдала Кэт, — я хочу остаться с Гильомом! Не знаю, что и делать. Это все так сбивает с толку.
Мария обхватила Кэт за плечи и попыталась успокоить ее.
— И расстраивает. Еще бы! Вы разрываетесь между отцом и любовником, но ведь рано или поздно такое случается со всеми женщинами.
— Он мне не любовник, но… но…
— Но вы хотели бы, чтобы он им стал.
— Да! Нет! Не знаю! Ох, как можно не понимать собственного сердца?
— Когда кто-то понимал собственное сердце? Нужно просто подождать, пока оно заговорит само.
Кэт устремила на Марию страдающий взгляд.
— А что мне делать до тех пор? У меня нет дома, я не могу найти père, а еще и Гильом… Это все так ново для меня…
— Конечно, вам нужно оставаться здесь, в доме господина Марселя. Он человек великодушный и не выставит вас. Да и я этого не допущу! У него сейчас полно дел, а мадам далеко, и то, что вы здесь, для меня просто подарок!
Кэт попыталась запротестовать, но служанка не стала ее слушать.
— Да не беспокойтесь вы так! По правде говоря, я считаю, что от вас может быть толк. В конце концов, в доме два кавалера, а чтобы обслужить двух кавалеров, требуется по крайней мере сотня дам, согласны? Хотя они в жизни этого не признают.
Кэт не имела опыта, на основе которого могла бы согласиться с этим утверждением или опровергнуть его, но возражать не стала.