Здесь несколько лет назад сложили большой круг из камней. Каменное кольцо. По замыслу скульптора, оно должно было располагать к наслаждению одиночеством и стимулировать медитацию.
Валландер сел на камень. Море было таким же свинцовым, как и облака.
Он никогда не был склонен к философствованию, просто не чувствовал потребности погружаться в себя. В реальной жизни возникали тысячи практических вопросов, и они требовали решения. То, что лежало за пределами всего этого, было тем неизбежным, на что он вряд ли мог повлиять своими размышлениями о смысле жизни. Если такой вообще существует.
Но одиночество — совсем другое дело. Несколько минут огромного покоя, когда можно вообще ни о чем не думать. Только слушать и смотреть не шевелясь.
Корабль на горизонте. Большая птица беззвучно парит над морем. Тишина.
Через десять минут он поднялся и пошел к машине.
Когда он вошел в мастерскую, отец, как всегда, стоял у мольберта. На этот раз пришла очередь глухаря.
Отец выглядел раздраженным. И немытым. К тому же от него пахло.
— Зачем ты приехал? — спросил он ворчливо.
— Мы же договорились!
— Мы договорились в восемь.
— Господи, сейчас одиннадцать минут девятого!
— Не понимаю, как ты можешь служить в полиции, если не умеешь быть точным.
Курт не ответил. Он подумал о сестре Кристине. Сегодня же надо выбрать время и позвонить ей. Спросить, знает ли она, как плохо дело с отцом. Он всегда думал, что слабоумие развивается постепенно. Теперь он видел, что это не так.
Отец искал нужную краску на палитре. Задержался на секунду и по-прежнему уверенно добавил слабый красноватый тон в оперение глухаря.
Курт сел на старые санки и наблюдал за ним. От отца исходил резкий неприятный запах. Вспомнился бродяга, лежавший на скамейке в парижском метро. Тот же запах. Это было их с Моной свадебное путешествие.
Надо что-то ему сказать, подумал он. Хоть он и впадает в детство, надо говорить с ним как со взрослым.
Тот продолжал сосредоточенно работать кистью.
Курт прикинул, сколько раз отец писал этот мотив. Получилось примерно семь тысяч.
Семь тысяч закатов. Он налил кофе из стоявшего на спиртовке кофейника.
— Как твои дела? — спросил он.
— Соответствуют возрасту, — сухо сказал отец.
— Ты не хотел бы переехать?
— А куда я должен переезжать? И с какой стати? — резко и отрывисто ответил он.
— В дом престарелых.
Отец прицелился в него кистью, точно дротиком:
— Ты хочешь моей смерти?
— Как тебе не стыдно? Я просто думаю, что там тебе будет лучше.
— Как я смогу там жить, среди старух и старикашек? К тому же в комнате наверняка нельзя работать над картинами.
— В наше время можно получить отдельную квартиру. С уходом.
— У меня же есть дом! Впрочем, ты этого даже не видишь. Неужели настолько болен?
— Обычная простуда.
Тут только Курт заметил, что простуда его уже не беспокоит. Все угрожающие симптомы куда-то исчезли. Так с ним бывало и раньше. Когда человек очень занят, он словно запрещает себе болеть. Но, стоит закончить следствие, инфекция вспыхнет с новой силой.
— Сегодня вечером я встречаюсь с Моной, — сказал он.
Продолжать разговор о доме престарелых или о специальной квартире было бессмысленно. Сначала надо поговорить с Кристиной.
— Она ушла от тебя, — сказал отец. — Выкинь ее из головы.
— Мне совсем не хочется выкидывать ее из головы.
Отец продолжал писать. Теперь он был занят розовым облаком. Разговор иссяк.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Курт.
— Что, уже уезжаешь? — отозвался, не поглядев на него, отец.
В его вопросе звучал упрек. Курт Валландер понял, что пытаться успокоить свою совесть бессмысленно.
— У меня куча работы, — сказал он. — Я сейчас за начальника. Мы пытаемся найти убийц двух стариков. И заодно нескольких пироманов.
Отец хмыкнул и почесал в паху.
— Начальник полиции, — произнес он значительно. — Это что, большая шишка?
Курт Валландер поднялся.
— Пап, я заеду на днях, — сказал он. — Помогу тебе навести здесь порядок.
Взрыва он никак не ожидал.
Отец бросил кисть на пол и стоял перед ним, потрясая кулаками.
— Ты приехал сюда, чтобы заявить мне, что у меня не убрано?! — вопил он. — Чтобы лезть в мою жизнь? Не беспокойся, у меня есть кому прибраться и присмотреть за хозяйством. А знаешь ли ты, что я еду в Римини? У меня там выставка! Я беру по двадцать пять тысяч крон за картину! А ты являешься сюда и долдонишь что-то о доме престарелых. Но тебе не удастся меня уморить, можешь быть уверен!
Хлопнув дверью, он вышел из мастерской.
Он спятил, подумал Курт. С этим надо кончать. Он, похоже, и вправду воображает, что у него есть и уборщица, и экономка. И что он поедет в Италию на свою персональную выставку.
Отец грохотал чем-то на кухне. Похоже, швырялся кастрюлями. Зайти, что ли?
Нет, не стоит. Он пошел к машине. Надо сейчас же, не откладывая, позвонить Кристине. Вместе им, может быть, удастся убедить отца, что так продолжаться не может.
В девять он был в полиции и вручил Эббе свой костюм. Она обещала, что к полудню тот будет почищен и отглажен.
А в десять он собрал совещание. Вчерашний сюжет в новостях возмутил всех, кто его видел. После короткой дискуссии решили, что Валландер должен написать резкий ответ с опровержением и передать его в Агентство новостей.
— А почему молчит начальник Управления государственной полиции? — спросил Мартинссон.
В ответ он услышал презрительный смех.
— Он-то? — сказал Рюдберг. — Он вмешивается только тогда, когда можно на этом погреть руки. А на то, каково приходится полицейским на местах, ему глубоко плевать.
После чего началось обсуждение собственно двойного убийства.
Ничего такого, что стоило бы внимания, пока не произошло. Следствие по-прежнему находилось в начальной фазе.
Они собирали материал, анализировали его и сортировали.
Все согласились, что самый главный след — таинственная женщина в Кристианстаде и ее сын. Уже никто не сомневался, что это было убийство с целью ограбления.
Курт Валландер спросил, как дела в лагерях беженцев.
— Я проверил ночные рапорты, — сказал Рюдберг. — Как будто бы все спокойно. Самое страшное происшествие за ночь — на трассу Е-14 выбежал лось.