Алексей чувствовал, что после событий в Башне с ним произошла какая-то перемена. Раньше он считал, что главное – это сама новость. Энергичный, «стреляющий» сюжет. А все остальное – просто обстоятельства, сопутствующие сюжету.
Теперь он думал по-другому. Главное – это люди, то, что с ними происходит, и как они себя при этом ведут.
Этой нехитрой истине, как ни странно, научил его эпизод с молодым прапорщиком, стоявшим в оцеплении у Башни. Назимов тогда пытался прорваться сквозь оцепление, а прапорщик, устав выслушивать то просьбы, то угрозы, просто взял да и съездил ему по шее.
«Идиот! И зачем я только туда рвался? Чего проще – найти в толпе человека с испуганными глазами. Узнать, почему он так переживает? Потому, что рушится его квартира, за которую он отдал кучу денег, или в подземном гараже плющит его машину, или же кто-то из его близких находится там?»
Назимов махнул оператору: «за мной!» и пошел к выходу из метро.
– Так. Вот здесь – общий план. Пока просто машины. Машины, машины, сирены… Понимаешь, да? – не оборачиваясь, говорил он.
Он только указывал, на ходу строил сюжет, мысленно прикидывая, какие кадры войдут в репортаж, а какие следует выбросить. Он спиной ощущал, что видит объектив кинокамеры.
– Сережа… Вон туда. Где люди собрались на балконе и смотрят.
На противоположной стороне дороги стояла типовая панельная многоэтажка. На балконе шестого или седьмого этажа скопилась группа любопытствующих. Они с интересом наблюдали за происходящим и что-то оживленно обсуждали.
– Дай «наезд»! Короткий кадр! Ага!
Кто-то из стоявших на балконе заметил, что их снимают. Парень поднял руку с бутылкой пива и помахал камере.
– Взял это?
– Крупным планом, – ответил оператор.
– Хорошо! Смена! Снова на машины!
Пока все выстраивалось неплохо. Сначала общее чувство тревоги, затем обязательные праздные зеваки. «Для них и работаем, – подумал Назимов. – Телезрители – те же зеваки, только устроившиеся с большим комфортом».
Навстречу им шли люди: испуганные, грязные, в мокрой одежде.
Назимов зажал микрофон под мышкой и подошел к мужчине в черном кожаном пальто.
Мужчина шел странно, выписывал причудливые круги: ноги сами несли его назад, к выходу из метро.
– С вами все в порядке? Помощь не нужна? – спросил Назимов.
Мужчина посмотрел на него, затем прямо в объектив. Его глаза застилала влажная дымка, в них было столько боли, что Назимову стало не по себе.
– НТВ, – представился Алексей. – Вы можете сказать несколько слов?
– Я не нашел ее, – глухо сказал мужчина. – Все произошло так неожиданно… Удар, потом вода… – Плечи его затряслись, послышались всхлипывания.
Назимов за спиной показал оператору: «Снимай! Снимай, не останавливайся!»
Мужчина шмыгнул носом совсем по-детски.
Он провел ладонью по лицу и с силой надавил пальцами на глаза. Это помогло ему чутьчуть успокоиться. Он распрямился и посмотрел в камеру.
– Саша! Кристина! Вы слышите меня? – сказал он. Назимов одобрительно кивнул. – Я пока не нашел маму, но она должна быть где-то здесь. Мы ехали вместе, а потом… – голос его снова задрожал.
– Это ваша жена? – спросил Назимов.
– Да.
– Как ее зовут?
Мужчина посмотрел на него так, словно не до конца понял смысл вопроса.
– А-а-а… – сказал он. – Валечка… Э-э-э… Жихарева Валентина Алексеевна…
Назимов повернулся к оператору.
– Мы просим всех, кто что-нибудь знает о судьбе Жихаревой Валентины Алексеевны, сообщить об этом по телефону… – он замолчал, предоставляя слово мужчине.
– А?
– Скажите контактный номер телефона, – подсказал Назимов.
– Да-да… Пятьсот тридцать пять… Кажется… шестьдесят восемь… сейчас, – он напрягся и четко ответил: – Пятьсот тридцать пять, восемьдесят шесть, сорок один.
Назимов снова перехватил инициативу.
– Пожалуйста, все, кто может помочь, позвоните по номеру пятьсот тридцать пять, восемьдесят шесть, сорок один, – сказал он. – Давайте помогать друг другу.
Он сделал почти незаметное движение рукой, красный огонек, говоривший о том, что камера включена, погас.
Назимов потрепал мужчину по плечу.
– Она найдется. Она обязательно найдется.
– Вы думаете? – с надеждой спросил мужчина.
– Конечно.
Что он еще мог ответить?
– Скажите, пожалуйста… Что там происходит? Что там творится? В метро?
Мужчина молчал. Он мысленно опять вернулся туда, откуда с таким трудом вырвался несколько минут назад. Наконец он собрался с духом и сказал одно лишь слово:
– МЕСИВО…
Назимов почувствовал, как между лопаток пробежали мурашки. Это было настолько острое и неприятное ощущение, что он невольно передернул плечами.
– Месиво… – повторил он, обращаясь к оператору. – Пойдем ближе.
Оператор кивнул и поправил камеру на плече.
В конце концов, это была их работа. Трудная, тяжелая, нервная, но кто-то должен был ее делать по возможности сухо и бесстрастно.
Назимов однажды прочитал, что самые бездушные люди – это врачи. Помнится, его поразила эта мысль. «Самая гуманная профессия…» С другой стороны, невозможно оставаться профессионалом и при этом переживать за каждого пациента. Нормальная человеческая психика этого не выдерживает.
В его случае было нечто похожее. Невозможно «затрачиваться» на каждый репортаж, но тогда чем он отличается от тех же зевак? Ради чего все это: дорогая камера, спутниковая антенна, микрофон? Что это – инструменты искусного подглядывания? Или нечто большее?
Они приближались к выходу из метро и теперь слышали крики, прорывавшиеся сквозь рев сирен. Сейчас ему хотелось, чтобы сирены выли как можно громче, заглушая стоны и плач.
Дорогу преградил солдат-срочник в милицейской форме.
– Туда нельзя, – сказал он.
Назимов заглянул солдату за плечо. Двое людей: один в оранжевом жилете, другой в синей форменной куртке – несли на носилках человека. Рядом бежала сестра и придерживала пострадавшего.
Мужчина на носилках дергал головой, словно хотел боднуть кого-то. Все лицо его было залито кровью. Одна нога свесилась с носилок и безвольно болталась, будто под штаниной ничего не было. Сестра аккуратно подхватила ее и положила на носилки. Человек заорал и запрокинул голову назад, словно хотел дотянуться затылком до лопаток.
Носилки с раненым запихнули в ближайшую машину, через боковую дверь посадили женщину кавказского вида. Она придерживала правую руку левой и все время качала головой, точно не могла с чем-то согласиться.