– Послушай, напарник, – произнес он, повернувшись. – Извини за то, что отсутствовал. Это моя работа, вторая по важности вещь в моей жизни, только находиться здесь я не могу.
– Пол, я понимаю.
– А я нет.
Они шли мимо больших магнолий с зелеными, словно восковыми, листьями. Саморра скомкал свой стаканчик и бросил в урну. Мерси так еще и не сделала полного глотка.
– Пол, что с ней происходит?
– Врачи ввели радиоактивные и химические микрокапсулы. Они должны убить опухоль, сохранить здоровые мозговые клетки. Но она расположена рядом с двигательным центром. Ну вот, Джанин отправилась в больницу в семь утра на эту процедуру. К семи вечера она лежала в палате, теряя... теряя... себя. Сначала перестали двигаться пальцы ног, потом ступни и лодыжки. Потом икры и колени. Затем бедра.
Саморра остановился и оглянулся. Поравнявшись с ним, Мерси увидела на его глазах слезы, и он смотрел сквозь них вдаль.
– Способность двигаться утратилась, дюйм за дюймом. Джанин только наблюдала за этим, пыталась пошевелить ногами и кричать. Я в жизни не слышал такого крика. А эти треклятые врачи пришли и заявили: «Да, эти гранулы вызывают параплегию, что-либо предпринимать уже поздно, очевидно, мы ошиблись или применили слишком большую дозу. Очень жаль, дорогая, но вы больше не сможете ходить». В чем же причина: в слишком сильном облучении или слишком сильных химикалиях? Вот что их беспокоило на самом деле. Я готов был убить одного из врачей, только не хотел, чтобы Джанин видела, как я размозжу ему висок. Боялся потерять свою работу. Эта смерть ничего бы не изменила. Ничто уже ничего не изменит, ничего поделать нельзя.
Мерси молчала.
– Знаешь, Мерси? Я желаю быть здесь. Я люблю эту работу. Она важна для меня. Меньше всего мне хочется сидеть в больничной палате, смотреть, как мою жену парализует дюйм за дюймом. Я сидел там, смотрел, и мне хотелось улететь, отрастить крылья, прыгнуть с пятого этажа нейрохирургического отделения и никогда не возвращаться. Джанин понимает это и страдает еще больше.
Они шли молча. Шагов Мерси в форменных ботинках не было слышно. Башмаки Саморры на жесткой подошве щелкали с военной резкостью.
– Ей разбивает сердце то, что она теряет себя. У нее много париков – все разных цветов и стилей. Новые платья. Она постоянно делает макияж, подкрашивает губы, наносит духи на запястья. Держится стойко. Говорит: «Можно убить мое тело, но не меня». Это мужественно. Безукоризненно, прекрасно, безнадежно мужественно.
Мерси неожиданно почувствовала облегчение, догадавшись, что на воротничке его рубашки была губная помада Джанин. Эта помада стала важна для нее по причинам, о которых Мерси не позволяла себе думать.
– Пол, она знает, что ты любишь ее. Для Джанин это большая поддержка.
– Улететь, улететь, – пробормотал Саморра. – Вот на это я способен. Когда все будет кончено, улечу.
Спрашивать «Что ты сделаешь?» казалось бестактным вмешательством в чужую жизнь. Они двинулись по Сивик-Сентер-драйв, потом по Флауэр-стрит. Солнце уже клонилось к закату, и Мерси ощущала, как город охватывает вечерняя прохлада. Вокруг одной из залоговых контор тянулась гирлянда рождественских огней. Мерси стало любопытно, к чему эта иллюминация. Неужели она привлекает клиентов?
Ей хотелось рассказать Полу о том, что обнаружила в доме Майка, но она помалкивала. То, что Мерси совершила, было противозаконно, а ее находка являлась неприемлемой для суда. Это чистейший обман доверия, но она сделала это с готовностью и сделает снова. Полу знать об этом не нужно.
Мерси уже решила, как поступить дальше. Она взяла пистолет на стрельбище. Теперь требовалось только позвонить Майку и договориться о встрече. Завтра к этому времени ей будет точно известно, произведен ли выстрел из его «кольта». Мерси никогда так сильно не хотелось ошибиться, но в такую возможность она не верила.
Так зачем обременять Саморру этим?
– Ты помнишь избиение Хессе Акуны? – спросила она.
– Люди в баррио [7] помнят. Мне тогда было десять лет. А что?
– Патти Бейли призналась сестре, что знает, кто это сделал.
– От кого-то из клиентов?
– Видимо.
– Акуна говорил, будто полицейские.
– Да, а Бейли жила в отеле «Де Анса» – популярном у полицейских и «ночных бабочек».
Саморра хмуро посмотрел на Мерси, но выражение его лица было не таким мрачным, как последние полчаса. Отвлекся от мыслей о жене, подумала она.
– Когда я был мальчишкой, все считали, что это полицейские. Баррио тогда был поменьше. Когда избивали мексиканца, мы полагали, что тут дело в национальности. Полицейские либо относились к нам пренебрежительно, либо ненавидели нас. Нам полагалось заниматься только сбором фруктов или мытьем посуды.
– Ты сам как считал?
– Думал, Акуна, видимо, прав. И только когда стал готовиться к экзаменам в шерифскую академию, понял очевидное.
– То есть?
Саморра пожал плечами и снова взглянул на Мерси. Сквозь выражение горя на его лице проступало какое-то злобное веселье.
– Проблема заключалась в его земле, так ведь?
– Она представляла собой сто акров между двумя большими участками.
– Мерси, и кто в конце концов приобрел ее?
– Компания «Ориндж кост кэпитал». За четыре миллиона двести тысяч.
– И что сделала с этой землей?
– Разбила на участки под жилищное строительство.
– Не всю. Компания подарила тринадцать акров округу, и там возвели новое сооружение.
– Какое?
– Наше. Всякий раз, входя в шерифский опорный пункт в южном округе, ты идешь по прежней апельсиновой ферме Акуны.
От неожиданного откровения у Мерси похолодело в груди. Тринадцать акров земли Акуны, лучшей в округе, переходят от «Ориндж кост кэпитал» к Миксу, от него к Оуэну. Шестьдесят девятый год. И возле угла Майфорд и Четвертой улицы убитая проститутка, заявившая, что знает правду.
* * *
Мерси попрощалась с напарником около управления, потом обошла квартал снова. День угасал в жалобном завывании ветра, ночь уверенно вступала в свои права, и ей хотелось, чтобы Бог побольше гордился светом, который создал. Неужели свет существует только для того, чтобы разделять тьму? Мерси попыталась взглянуть на себя, как смотрел бы Бог, с громадной высоты, стремясь увидеть одно из множества людских созданий, столкнувшихся с трудными вопросами и не находивших нужных ответов.
Глядя на себя с высоты, Мерси видела женщину, занятую поиском истины. Она знала цену истины, поскольку ее научили верить в нее. Мерси не раз приходило в голову, что истина зачастую бывает гнетущей, печальной. Взять Джанин Саморру. Но по крайней мере эта истина явилась с развязкой, как распутанное наконец дело. А ложь может длиться бесконечно, порождая новую ложь, чтобы удушить мир.