‑ Где эта сволочь? – прохрипел Ольварра, обретя, наконец, дар речи
‑ Его уже везут к тебе. Это мой подарок тебе. К заслуженной пенсии. Вот то-то. Так что не говори мне, старина Фелипе, что я, старый Бермудес, покушаюсь на твои денежки или как-нибудь ещё хитрю, потому что я с негодованием отказался от своего соучастия в этой пакости. Ну, всё, ну, всё… Что-то я разболтался с утра пораньше. Надеюсь, я тебе не испортил аппетит, старина? Так что, поедем мы на рыбалку? Не знаешь? Ну, ладно, я же и не прошу от тебя немедленного ответа. Соберёшься с силами, разделаешься с делами, и…
Бермудес на том конце провода, не договорив, повесил трубку. О судьбе денег не было сказано ни слова, но Ольварру этот аспект его жизни в данный момент не очень и волновал. В конце концов, не последние. Он осел в кресле. Хотелось выпить виски, но не было сил встать и самому добраться до бара.
Вошёл слуга и доложил о прибытии комиссара Посседы.
– Комиссар… – прохрипел Ольварра. – Как называются таблетки, которые люди пьют, когда им нечем дышать от ярости и злости?..
– Нитранол, эринит, келлин, нитроглицерин, – бесцветным голосом отозвался комиссар. – Дать?
– Давай.
Под мрачными сводами подвала совокуплялись два таинственных басовитых шёпотка.
– Серый «нисан» на стоянке, возле самого входа в подвал, где кирпичная стена.
– Знаю. Туда ведь не выходит окон?
– Ни единого. Ни единого окна.
– Ты уверен, что машина там?
– Уверен. Я сам её туда и припарковал.
– А… если кто-нибудь выглянет из кухни?..
– Туда не выходит окон. Только дверь твоего подвала.
– А если кто-нибудь выйдет на крыльцо и зайдёт за угол?..
– Молись, чтобы не вышел и не заглянул, амиго. Ты хочешь от меня слишком многого. Я не Господь Бог, чтобы ещё и обеспечить тебе удачу в твоих начинаниях…
– А что в багажнике?
– Ничего. Он не закрыт.
– Оружия нет? Винчестер там… автомат какой завалящий…
– Ты, друг, перегрелся на солнце. Откуда у полицейского комиссара оружие? Он что, гоняется за преступниками?
– А что же он делает?..
– Корешится с нашим Доном.
– Послушай, Касильдо, а может, мне его тачку просто угнать?
– Нельзя, амиго. Подозрение сразу падёт на меня, и я имею шанс не дожить до лучших времен, которые ты мне предрекал. Да и, кроме того, тебя не выпустят на нижнем посту. Ребята, которые стоят там, в курсе дела насчет тебя.
– А они не будут обыскивать багажник?
– Я же говорю – комиссар скорешился с нашим Доном. Не будут они обыскивать никакой багажник.
– А если всё-таки будут?..
– Молись, чтобы не стали.
– Может, дашь мне какой-нибудь нож?..
– Сейчас! Чтобы тебя застукали с моим ножом?.. Откроешь. Жить захочешь – откроешь пальцами. Главное, не открой раньше времени, до того, как комиссар вывезет тебя из долины. Отсюда через горы тебе не уйти. До ближайшего пастуха и его волкодава, дальше не пройдешь. Так мы обо всём договорились?
– Обо всем, Касильдо. Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал, клянусь. Hasta luego! [18]
– Погоди-ка. Ты что думаешь, вот так всё просто: встал и пошел, да?
– А как?
– Я тебя запру, братец. И пойду покажусь людям на глаза.
– А я?..
– А ты бери бидон из-под баланды и выбивай третью снизу доску в двери. Она гнилая. Ты быстро справишься.
– Хорошо, спасибо, Касильдо. Ты предусмотрителен, и это правильно. Я сам бы лучше не придумал.
– Подожди, брат. Ты что думаешь, вот так взял бидон и пошёл вышибать дверь, да?
– А…
– Извини, но я ещё должен застегнуть на тебе браслеты.
– Но, Касильдо…
– А вдруг тебя поймают?.. А ты в расстегнутых браслетах?..
– Да ты не Касильдо, ты маньянский парламент, академия наук и автономный национальный университет в одном лице!
Польщенный Касильдо защёлкнул на Акоке наручники и удалился, заперев за собою дверь на здоровенный висячий замок и приперев её, для верности, толстым ломом.
Запив таблетки стаканом виски, Ольварра хотел расстегнуть воротник, но тот и так был уже расстёгнут, и даже пуговицы были на нём оборваны.
– Похоже, опять будет несусветная жара, – дипломатично заметил комиссар, от которого не ускользнул жест Ольварры.
– Трам-тарарам, – ответил Ольварра.
– Вам полегчало, дорогой дон Фелипе?
– Угу…
– Тогда я не буду изводить вас своим присутствием. У вас было ко мне какое-то дело…
– Скормить крокодилам…
У Посседы слегка задрожали руки, и этими дрожащими руками он полез в карман пиджака.
– Да не тебя, – сказал Ольварра. – Подожди жрать свою химию. Мне нужно, чтобы твоя голова оставалась ясной. Впрочем, если обещаешь на обратном пути не превышать скорость, можешь налить себе чего-нибудь выпить, – Ольварра усмехнулся. – Только не расплескай, прошу тебя. Будет потом вонять в моём доме полицейским комиссаром…
Комиссар справился с руками и накапал себе в рюмку из какого-то пузырька, который достал из-за пазухи.
– Не нужна мне твоя печень, комиссар, – продолжал Ольварра. – Сердце, селезенка, кишки и прочий ливер. Не трясись. Устал я, комиссар. Устал. От предательства, от алчности человеческой… На каждое своё творение – на каждое, комиссар! – Господь Бог сразу, ещё при рождении, вешает ценник, как в приюте при монастыре Святой Барбары в Керетаро монахини-акушерки вешают на мизинцы младенцам бирки с номерами, чтобы их потом не перепутать. И упаси Бог кого-нибудь в этой жизни пытаться заграбастать денег больше, чем обозначено на его ценнике. Кара будет немедленна и беспощадна, комиссар. Так к чему все эти безумные пляски жадных пальцев вокруг яйца золотого тельца?..
– Но ведь нам не всегда суждено видеть, какая сумма обозначена там, на ценнике, дон Фелипе, – возразил комиссар Посседа. Руки его более не тряслись, и мысль о крокодилах уже не ввергала его в анабиоз. Напротив, после таинственного пузырька неуклюжие рептилии казались ему довольно милыми животными.
Ольварра поднял на него мутные глаза.
– Не суждено видеть? – проскрипел он. – А слышать? Слышать – тоже не суждено?
– Тоже не всем, – твердо сказал Посседа.
– Не всем?
– Не всем.
– Ведь ты, Посседа, шпион, – сказал Ольварра.