Сцепив зубы, Юрьев сумел пересилить себя. Изобразил покорность. Теперь положение его стало почти безвыходным. Получив от Казаева два комплекта наручников, юная танцовщица сковала ими руки и ноги пленника. Щиколотки прочно крепились цепями к запястьям – не высвободиться, не разорвать.
– Так что за тайны ты собираешься унести с собой в могилу? – осведомился Казаев, скрывая любопытство за напускным равнодушием.
Юрьев внимательно посмотрел на него, как бы желая запомнить внешность на всю оставшуюся жизнь, сроки которой исчислялись минутами. Немолодой, но вполне бодрый мужчина с худым лицом и кривогубым ртом, обрамленным седой растительностью. Пятнистая рубашка военного образца, такие же брюки и широкий кожаный ремень выдают его стремление выглядеть мужественно. Влажные глаза, большие и выпуклые, как финики, полуприкрытые веками, смотрят сонно и высокомерно. В одной руке пистолет марки «беретта». Другая рука рассеянно перебирает черные волосы опустившейся на колени девушки.
– Решил играть в молчанку? – угрожающе спросил Казаев.
– Нет, – сказал Юрьев.
Это было чистой правдой. Он добровольно сунулся в ловушку не для того, чтобы молча принять смерть.
Казаев многозначительно повертел пистолетом:
– Тогда отвечай на вопросы. Какие тайны тебе известны?
– Например, как, кому и почему тебя сдали англичане.
– Меня никто не сдавал!
– Это ты так думаешь.
Казаев подался вперед:
– Я не думаю, я знаю. Даже обидно, что ты не доживешь до завтра, когда…
– Когда лондонский суд оправдает тебя? – перебил Юрьев. – Не надейся. Тебя обманули. Российская разведка и «Ми-6» договорились. Завтра утром начнется операция по захвату. Байки про оправдательный вердикт понадобились, чтобы усыпить твою бдительность.
– Лжешь!
– Мне нет смысла лгать.
– Доказательства?
– А то, что тебя бросили на произвол судьбы, не доказательство? – спросил Юрьев. – Боевые пловцы отозваны, потому что защищать тебя больше не требуется.
Во взгляде Казаева появилось замешательство, сменившееся фанатичным блеском.
– Блеф, – сказал он. – Англичане никогда не допустят, чтобы я попал в руки к русским. Если я заговорю, то всплывут такие факты, после которых половина британского правительства уйдет в отставку.
– Я знаю, – кивнул Юрьев. – Но ты не заговоришь.
– Откуда такая уверенность?
– Поступил приказ не брать тебя живым.
– Не верю, – выкрикнул Казаев.
– Тогда почему мне поручили пробраться на яхту прошлой ночью? – усмехнулся Юрьев.
– Ты должен был подложить героин!
Казаев знал о целях операции. Выходит, разговоры Юрьева и Агаты прослушивались. Что ж, не беда. Любые факты можно представить в таком свете, что они приобретут совершенно иной смысл.
– О героине разговора не было, – заявил Юрьев.
– Тогда что за порошок ты собирался подбросить на яхту?
– Взрывчатка в герметичной упаковке. Сверхмощный гексоген. Яхта должна была взлететь на воздух еще до рассвета.
– Погоди, – занервничал Казаев. – Если то, что ты говоришь, правда, то зачем англичане тебе помешали?
– Никто мне не помешал, – возразил Юрьев.
– Как?
– Я не доплыл лишь по той причине, что твои люди выпустили часть кислорода из баллона. Под водой никого не было.
– Но я сам видел разбитую водолазную маску! – заорал Казаев.
– Понятия не имею, кто и чем ее разбил, – пожал плечами Юрьев.
– Хорошо. Допустим, я тебе поверил. Тогда какой смысл в твоем сегодняшнем визите? Взрывчатки при тебе не обнаружено. Оружия у тебя нет.
Казаев выжидательно прищурился. Выигрывая время, Юрьев закашлялся. Содержимое его карманов было конфисковано, и среди лежащих на столе вещей не было ничего угрожающего. Обыск проводила танцовщица, покрасневшая до корней волос, когда поступил приказ запустить руку в тесные джинсы пленника.
Неужели эти робкие прикосновения станут последними прикосновениями женщины, которые суждено испытать Юрьеву? Неужели больше никогда девичьи волосы не пощекочут его лицо? И эти облака, превратившиеся из кудлатых овец в размытые ленты, – они так и будут лениво плыть по небу, когда не станет Юрьева? Без него наползут дождевые тучи, без него грянет гроза и шторм, а потом солнце вновь взойдет над омытой ливнем землей? И пожелтеют листья, и выпадет пушистый снежок, и засверкают звезды волшебной новогодней ночью…
А Юрьев ничего этого не увидит? Не услышит? Умрет на грязной палубе с пятнами засохшей блевотины?
Нет! Ни за что! Кто сказал, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях? Звучит красиво, однако жизнь – не кино. Куда лучше вообще не умирать. Ни стоя, ни на коленях. Пусть умирают враги. Безразлично, в какой позе. Юрьев воздержится. У него есть козырь, припрятанный в рукаве. Один-единственный против всей крапленой чеченской колоды.
– Не заставляй меня ждать, – потребовал Казаев, не спускающий глаз с пленника. – Слышишь, как визжат и верещат русские потаскушки под моими воинами?
Пистолет лежал рядом с левой рукой террориста, небрежно барабанящей пальцами по столу. В сгущающихся сумерках глаза Казаева казались двумя сверкающими угольками.
«Эффект красных глаз, – машинально отметил про себя Юрьев. – Как на дешевых фотографиях. Он сам дешевка. Рисуется перед всеми при каждом удобном случае, как самодовольная баба. Если подыграть ему, он будет готов лопнуть от гордости. В этом залог успеха. Чем неожиданнее, чем резче будет перемена моего поведения, тем сильнее получится контраст».
– Слышу, – пробормотал Юрьев замогильным тоном.
– Желаешь присоединиться к общему хору? – спросил Казаев.
– Меньше всего на свете.
– Тогда с какой целью ты сюда явился? Отвечай!
– Обещаешь мне свободу? Жизнь?
Выторговать ни того, ни другого Юрьев не рассчитывал. Он тянул время, выбирая момент для нанесения удара. Скованный по рукам и ногам, он не потерял веры в победу.
– Так что в обмен на информацию? – спросил он.
– Жизнь, – ответил Казаев.
– Где гарантии, что ты сохранишь мне жизнь?
– Никаких гарантий. Речь идет не о твоей жизни. О ее. – Казаев потрепал по волосам свою танцовщицу. – Ее зовут Лали. Она предана мне, как собака, и всецело принадлежит мне, от макушки до пят. Как этот пистолет, из которого я могу пристрелить ее у тебя на глазах.
Лали не проявила ни малейшего протеста. Ее голова была низко наклонена, густые длинные волосы блестели, словно вороново крыло.