— Что случилось? — спросил Мо
— Я только что говорил с Чарли Кассетом в Вашингтоне.
— Ты, кажется, ему доверяешь, не так ли?
— Он лучший, когда у него есть личный доступ или как минимум свои люди в разведке. Когда он может видеть и слышать сам, а не просто читать слова на бумаге или компьютерном экране, не задавая вопросов.
— Не вторгаешься ли ты, случаем, снова на мою территорию, доктор Конклин?
— Я обвинил в том же Дэвида на прошлой неделе, и знаешь, что он мне ответил? Это свободная страна, и, несмотря на твои способности, у тебя нет лицензии на здравый смысл.
– Mea culpa , [105] — кивнул Панов. — Похоже, твой друг сделал что-то, что ты не одобряешь.
— Он сделал что-то, что он сам не одобрил бы, если бы он побольше знал о том, по отношению к кому он это сделал.
— Звучит по-фрейдистски, даже по-медицински неблагоразумно.
— И то, и другое. Он заключил несанкционированную внешнюю сделку с неким Дмитрием Крупкиным в русском посольстве здесь, в Париже. Мы будем работать вместе с местным КГБ — ты, я, Борн и Мари — если и когда мы их найдем. Предположительно, в Рамбулье где-то через час.
— Ты о чем? — спросил Мо в изумлении, еле слышно.
— Некогда объяснять. Москве нужна голова Шакала, желательно отдельно от его тела. Вашингтон больше не может нас защищать, поэтому русские теперь будут нам отцом семейства.
Панов нахмурился, встряхнул головой, будто пытался усвоить очень странную информацию, и сказал:
— Думаю, это не твоя обычная тактика, но в этом есть определенная логика, даже удобство.
— На бумаге, Мо, — возразил Конклин. — Только не с Дмитрием Крупкиным. Я его знаю. А Чарли — нет.
— Да? Он плохой?
— Круппи? Нет, не то чтобы…
– Круппи?
— Мы с ним бывали в Стамбуле в конце шестидесятых, потом в Афинах, а еще позже — в Амстердам… Крупкин не злобный, и он работает как сукин сын на Москву получше, чем восемьдесят процентов наших клоунов, но у него есть одна проблема. Он абсолютно на неверной стороне, в неправильном обществе. Его родителям лучше было бы уехать с моими, когда большевики пришли к власти.
— Я совсем забыл. Твоя семья была русской.
— Знание языка помогает с Круппи. Я могу улавливать его нюансы. Он типичный капиталист. Подобно экономическим министрам в Бейджине, он не просто любит деньги — он одержим ими и всем, что с ними связано. Без надзора и контроля он легко продается.
— Ты имеешь в виду, он куплен Шакалом?
— Я видел, как его купили в Афинах греческие производители, продававшие парашютные стропы Вашингтону, когда узнали, что коммунисты собираются их вытеснить. Они заплатили ему, чтобы он не совершал сделки. Потом я следил за ним в Амстердаме, когда он был посредником между торговцами алмазами Ньюмаркта и кем-то с московской элитной дачи. Однажды мы с ним пили вместе в Каттенгате, и я спросил его: «Круппи, какого черта ты делаешь?» Знаешь, что он ответил? Он сказал, используя в речи словесные обороты, которые я не могу себе позволить, примерно следующее: «Алексей, я сделаю все, что в моих силах, чтобы перехитрить вас, чтобы помочь Советам захватить всемирное господство, но пока, если хочешь отдохнуть, у меня есть чудный дом на берегу озера в Женеве». Вот, что он ответил, Мо.
— Примечательная личность. Ты, конечно, рассказал все это своему другу Кассету…
— Конечно, нет, — оборвал его Конклин.
— Боже правый, почему нет?
— Потому что Крупкин определенно никогда не говорил Чарли, что знает меня. Кассет, может, и заключил сделку, но дела вести придется мне.
— С чем? Как?
— У Дэвида — Джейсона — есть более пяти миллионов на Кайманах. Потому я одним плевком могу купить Круппи, и он будет работать только на нас, если мы этого захотим.
— Что означает, что ты не доверяешь Кассету.
— Не совсем так, — сказал Алекс. — Я доверяю ему своей жизнью. Просто я не хочу, чтобы она была в его руках. У них с Питером Холландом свои приоритеты, а у нас — свои. У них — «Медуза»; у нас — Дэвид и Мари.
— Мсье? — стюардесса вернулась и обращалась к Конклину. — Прибыла ваша машина, сэр. Она ждет на южной платформе.
— Вы уверены, что она за мной? — спросил Алекс.
— Прошу прощения, мсье, но водитель сказал, что у мистера Смита больная нога.
— Да уж, тут он прав.
— Я вызвала носильщика, чтобы он отнес ваш багаж, мсье. Идти довольно далеко. Он будет ждать вас на платформе.
— Большое спасибо.
Конклин поднялся на ноги и полез в карман за деньгами.
– Пардон, мсье , — остановила его стюардесса. — Нам не разрешается брать чаевые.
— Да, верно. Я забыл… Мой чемодан за вашей стойкой, не так ли?
— Где его оставил ваш сопровождающий, сэр. И чемодан доктора тоже. Они будут на платформе через несколько минут.
— Спасибо еще раз, — сказал Алекс. — Извините меня за чаевые.
— Нам хорошо платят, сэр, но спасибо, что вы подумали об этом.
На пути к двери в главный терминал аэропорта Орли Конклин повернулся к Панову.
— Откуда она знает, что ты доктор? — спросил он. — Ты успел с ней переспать?
— Вряд ли. Я слишком устал для этого.
— Тогда откуда? Я ни разу не упомянул, что ты доктор.
— Она знакома с охранником, проводившим меня в зал. Думаю, она очень хорошо его знает. Она сказала с этим французским акцентом, что он «весьма привлекательный».
Ориентируясь по указателям в многолюдном терминале, они направились к южной платформе.
Ни один из них не заметил изысканно одетого мужчину с оливкового цвета кожей, волнистыми черными волосами и большими темными глазами, последовавшего за ними из дипломатического зала. Он быстро прошел вперед вдоль стены, пока не оказался по диагонали впереди Конклина и Панова возле платформы такси. Затем, косясь, будто в неуверенности, достал из кармана маленькую фотографию. Он переводил взгляд с нее на американских пассажиров и обратно. На фотографии был Моррис Панов, одетый в белый больничный халат, со странным взглядом.
Американцы вышли на платформу; темноволосый мужчина тоже. Американцы осмотрелись в поисках такси; темноволосый махнул своей машине. Из такси вышел водитель и подошел к Конклину и Панову, тихо обращаясь к ним, в то время как носильщик принес их багаж; два американца забрались в такси. Следовавший за ними незнакомец сел в частную машину через две машины позади их такси.
– Pazzo! [106] — сказал темноволосый по-итальянски модно одетой женщине за рулем. — Говорю тебе, это безумие! Три дня мы ждем, следя за каждым самолетом из Америки, и, когда уже почти сдались, этот идиот в Нью-Йорке оказывается прав! Это они!.. Давай, я поведу. А ты выйди и свяжись с нашими людьми. Скажи, пусть позвонят ДеФазио; пусть едет в свой любимый ресторан и ждет моего звонка. Он не должен уходить, пока мы не переговорим.