Когда они спускались с крыльца, Деша взяла руку Нарбики и положила к себе на живот.
— Он уже там, — сказала она, — я знаю. Наш сын. Мой и Салаха…
Нарбика звонко рассмеялась.
— А я все не решалась сказать тебе про себя.
— Что?
— У меня ведь тоже…
Сестры порывисто обнялись — счастливые и понимающие друг друга.
— Я так рада!
— А я больше — за тебя и себя!
Из-за садов вставало солнце. Просвечивая сквозь листву пирамидальных тополей, землю пятнали радостные солнечные зайчики. В ветках раскидистого береста сладостно стонала горлица.
Нарбика в красном трикотажном платье, легкая, гибкая, как лозинка, остановилась у калитки и козырьком руки прикрыла глаза от света. Уж слишком много солнца лилось на землю с вольных небес.
За Нарбикой шла Деша — красавица в белой блузке, в черной плиссированной юбке. Она двигалась легко, мягко ступая стройными ногами, голову держала гордо, и валик переливающихся вороньим блеском волос, венчал ее красоту.
Они вышли в мир тепла и покоя.
Возились в пыли воробьи. За забором обиженно попискивал кутенок.
Мир. Естественное и полное смысла состояние, в котором должен жить человек…
Туган Сурхаев, двоюродный брат Казбека Цокаева, занял позицию на крыше школы имени Макаренко еще в темноте. Туган прибыл в Ковыльную поздно вечером и ничего не знал о произведенных арестах большинства местных помощников Казбека, поскольку каждому из них отводилась своя, персональная роль, и входить в контакт с ними Туган не должен был.
Задача у Тугана была совершенно конкретная: создать панику на ложном направлении. Отвлечь внимание местных властей от главных целей боевиков.
В восемь тридцать утра Тугану предстояло открыть стрельбу на Пионерской улице. Неподалеку находился райотдел милиции. И стрельба должна была вызвать немедленную реакцию: все силы сюда, где прозвучали выстрелы! А сам стрелок обязан был тут же сменить позицию.
От школы путь Тугана лежал через сад к больнице. Именно туда ко времени его появления и должна была подкатить машина с боевиками основной ударной группы.
Школа располагалась удобно — фасадом на улицу. С внутренней стороны ее окружал большой сад. Крыша оказалась плоской, и выбрать на ней позицию не составляло труда. Перед Туганом открывался обзор в обе стороны Пионерской — от сельмага до совхозного автохозяйства.
Туган взглянул на часы. Стрелки показывали восемь двадцать шесть. Улица выглядела пустынной, и поэтому первые же появившиеся на ней прохожие были обречены стать для стрелка мишенями.
Положив цевье на ладонь, боевик передернул затвор, загнал в патронник первый патрон. Припал к оптическому прицелу, выискивая подходящую цель.
Можно было, конечно, просто шарахнуть пару раз в воздух — все равно будет шум, но впустую тратить патроны, а потом удирать по лестнице вниз и ломиться через гущу сада желания не было. Два пустых выстрела — только сотрясение воздуха. А вот два трупа — это уже нечто, наглядно доказывающее серьезность намерений организаторов заварушки.
Просто прозвучавший выстрел пугает. Убитый человек вселяет в души свидетелей холодный ужас.
Наконец Туган увидел, как из дальнего дома на улицу вышли две женщины. Разодетые, будто на праздник, по-утреннему свежие, оживленные. Они немедленно вызвали у боевика приступ черной ярости. Он подвел марку прицела к лицу той, которая шла чуть впереди и была одета в вызывающе красное платье.
«Красивая», — эта мысль лишь коснулась сознания, уступая место злой расчетливости стрелка.
Спусковой крючок двинулся мягко, не оказывая сопротивления. Звук сорвавшегося с боевого взвода ударника утонул в громком отрывистом грохоте выстрела.
Женщина на долю секунды замерла, взмахнула руками и разом, во весь рост, как срезанная ножом тростинка, упала, опрокинувшись на спину…
Деша не сразу поняла, что произошло, откуда выстрел, почему упала Нарбика. Она кинулась на колени, раскинула руки над распростертым телом сестры, словно защищая ее от солнца. И тут же пораженная второй пулей Тугана в темя, накрыла собой Нарбику.
Так и не узнали сестры, что с момента их смерти начался День Джихада…
Если в твой дом уже ворвалась война, куда от нее ни прячься — в угол, под кровать, или в подвал, — пуля и бомба могут найти тебя и там.
И пули нашли, что искали.
Метким стрелком был Туган. Снайпером…
Проводив Нарбику и Дешу, Дарья Семеновна с ведром и направилась к колонке по воду. Не успела еще и калитки открыть, как над улицей один за другим прокатились два выстрела.
Тревоги у Дарьи Семеновны эти звуки не вызвали: проезжавшие по улице машины и мотоциклы бабахали куда громче. Все привыкли. Но то, что случилось непоправимое, Дарья Семеновна поняла сразу, едва ступила за калитку.
Нарбика и Деша лежали на земле — одна поперек другой.
— Ой, Боже! Ой, Боже! — Дарья Семеновна метнулась к ним, увидела кровь, остекленевшие глаза Нарбики, и поняла, что помочь им уже не в силах. И закричала…
Бросив ведро, громко причитая, она побежала по улице к почте. Там был телефон.
На запыхавшуюся посетительницу телеграфистка — единственная живая душа в этот час в отделении связи — взглянула с удивлением.
— Что-нибудь случилось, Дарья Семеновна? Вам помочь?
— Ой, милая! Ой, Боже! Мне надо полк… Там!… Там!…
Она все не могла объяснить, что произошло где-то там.
Капитан Чигирик находился в классе предполетной подготовки. Он взял у «секретчика» приказы последнего месяца, с которыми не успел ознакомиться, и теперь читал их, выписывая в рабочую тетрадь некоторые необходимые для службы требования.
Раскрылась дверь, и в класс ввалился посыльный — ефрейтор с красной повязкой на рукаве.
— Товарищ капитан, — вас к телефону. На капэпу.
— На КПП, — добродушно поправил Чигирик.
— Так точно! — солдат лихо бросил ладонь к пилотке.
Они вместе двинулись к воротам полковой территории.
Дежурный кивком указал на трубку. Она лежала на столе, ожидая Чигирика. Тот взял ее.
— Алло, я слушаю.
— Толя! Толенька!
Само обращение заставило Чигирика заволноваться. Дарья Семеновна называла его Анатолием Максимовичем, никогда не переходя границ сельской вежливости. И вдруг… Что случилось?
Местная линия связи часто барахлила, и звуки из станицы долетали словно комариный писк. Уловить интонацию говорящего было просто невозможно.
— Я слушаю! Это вы, Дарья Семеновна? — Чигирик окружил микрофон ладонью и заорал в него так, будто старался докричаться до станицы: — Слушаю, Дарья Семеновна! Говорите!