— Так точно, — отрубил лейтенант решительно. — Был!
— И какой?
— Я должен был задержать авангард противника, а еще лучше — заставить его развернуться.
Почувствовав уверенность, лейтенант уже наступательно спросил:
— Мог я их задержать? С тремя танками на десять, на двадцать минут?
— Почему мог? — улыбаясь, спросил командующий. — Думаю, уже задержал. С такой-то позицией!
— Вот и весь замысел. А через пять минут, — лейтенант посмотрел на часы, — нет, уже через три, батальон ударит во фланг…
— Допустим, батальон ударит. Но как вы здесь оказались так быстро? Или с ночи в засаде?
— Всего за полчаса до вашего прибытия заняли позицию.
— Заранее присмотрели?
— Никак нет! Командир батальона дал точку на карте. Остальное я выбирал сам.
— Как же вы сюда так быстро добрались? — спросил из-за плеча Командующего полковник. — По расчету это сделать трудно.
— Комбат нас тоже предупреждал, что трудно. Но приказал сделать. У Александра Васильевича девиз: упредил — победил.
— Александр Васильевич — это Суворов? — спросил иронически полковник.
— Никак нет, — ответил лейтенант. — Это наш комбат. Подполковник Поддавашкин.
— Опять Поддавашкин! — сокрушенно воскликнул полковник и сморщился, будто ощутил острую зубную боль.
— Вы свободны, лейтенант, — сказал командующий, не скрывая улыбки. — Начато хорошо, так и держите! И никогда не старайтесь угадать желание начальства. Делайте свои дела по обстановке. Ясно?
— Так точно! — веселым голосом отчеканил лейтенант. — Разрешите идти?
Придерживая рукой планшетку (а делал он это точно так же, как и его комбат), он побежал вниз к своим танкам.
— Разверните авангард Девятнадцатой, — приказал командующий. — В реальных условиях лейтенант сделал бы это без нашего вмешательства.
Лицо полковника помрачнело. Зато у командующего настроение явно поднялось. Он видел — бой вышел из рамок игры и развивается по реальным законам войны, когда даже в условиях равенства сил превосходство получает тот, кто действует энергичнее, самостоятельнее, смелее.
Учения прошли хорошо. Действия сторон изобиловали неожиданными решениями и ходами. Подразделения показали высокую слаженность, командиры — самостоятельность. Даже полковник постепенно успокоился, понимая, что главное — цель учений — достигнуто.
С полигона я возвращался с командующим.
— Посмотри, — сказал он мне в машине и протянул листок плотной бумаги. — Кадровики дали справку.
На листке теснились слова, отпечатанные на машинке:
«Поддавашкин Александр Васильевич. Год рождения 1919-й. Белорус. Из рабочих. Окончил Полтавское танковое училище. Отличился в боях под Берлином. В городке Бернау его рота, действуя дерзко и стремительно, разгромила опорный пункт противника. Уничтожено три дзота, сорок фаустметателей, около 140 фашистов. В боях за Потсдам рота разгромила минометную батарею, подавила более тридцати пулеметных точек, 8 дзотов, уничтожила около 300 солдат и офицеров противника. Звание „Герой Советского Союза“ присвоено в мае 1945-го».
— Все понял? — спросил командующий.
— Что именно?
— А то, какими становятся командиры, когда постоянно помнят, что у них в фамилии два «д»?
— Поддавашкин-то мне понравился, — сказал я. — А вот полковник — не очень…
Командующий усмехнулся.
— И зря, — сказал он. — У полковника фамилия короткая, в четыре буквы. И «д» в ней нет. Однако он свое мнение имеет и не боится его высказывать. Вот так.
* * *
Генерал-инспектор приехал в ракетную часть. Начальство, зная пристрастие проверяющего к голубому цвету, приказало покрасить все, что только могло попасть ему на глаза. На одну из ракет краски не хватило, и солдат-маляр закинул на головной обтекатель пустое ведро.
Генерал подошел к ракете и недовольно вздернул брови:
— Что это?!
— Стабилизированный интегратор, — отважно сымпровизировал солдат
— Сам вижу, что интегратор. Но почему не покрашен?
Центральный Дом журналистов в Москве — в просторечье Домжур — во все времена оставался островом вольницы в строгих рамках столичной жизни. Чтобы хоть как-то держать колобродивших в его стенах газетчиков, директором Домжура назначили бывшего редактора газеты «Советский флот» контр-адмирала Золина.
Пузатенький, крепкий, как кнехт на причале, Золин сразу решил показать постоянным посетителем заведения ху есть ху на командном мостике и явился в Домжур в адмиральском мундире при всех остальных регалиях. Тут же в вестибюле к нему подкатил газетчик, успевший изрядно поднабраться в ресторане.
— Швейцар, попрошу такси!
Золин открыл рот, сложил губы трубочкой, глубоко вдохнул, раздулся от возмущения:
— Я здесь не швейцар! Я — контр-адмирал!
Газетчик качнулся, изобразил несказанное изумление и выговорил заплетыкающимся голосом:
— Виноват, товарищ адмирал! Тогда попрошу катер!
Больше адмиральской формой журналистскую вольницу Золин смущать не пытался.
Майор, комендант гарнизона, докладывает генералу о возросшем числе нарушений военнослужащими формы одежды.
— Что за нарушения? — интересуется генерал.
— Офицеры надевают неформенные носки. Вот и у вас тоже не такие как требуется…
Генерал встал.
— Вот что, майор. Вы, прежде, чем разглядывать мои носки, посмотрите на мои погоны…
«Любая кривая линия короче прямой, на которой стоит военная комендатура».
Эта мудрость, безусловно, знакома всем, кто носил военную форму.
Командиров любят. Комендантов боятся.
Рассказы о самых строгих переходят в офицерской среде из поколения в поколение.
— Разве сейчас коменданты? — сказал однажды приятель-ветеран. — Вот в наше время…
Не стану судить о комендантах нынешних — с ними мало знаком, — но в наше время действительно были — ого-го!
В середине сороковых годов прошлого века комендант Тбилисского гарнизона бравый полковник Кудидзе ходил с портновским сантиметром в кармане и проверял, насколько точно размещены на погонах звездочки и эмблемы. Те, кого установленные расстояния были нарушены, водворялись на гауптвахту.
В те же годы комендант Военного института иностранных языков — ВИИЯ — считая, что справедлив только случай, позволял нарушителям тянуть из своего кармана заранее приготовленные бумажки. Вынешь со словом «наряд» — получай наряд, не отходя от кассы. Вынул чистую — будь свободен до следующего случая.