Страшно, не правда ли? Потому я прекрасно понимал полковника, одобрял его стойкость, которая заставляла отказываться от предложений лестных, но связанных с изменением цвета канта на погонах и брюках.
Командировка моя окончилась. Уехал, так и не узнав, куда устроен Зозуля, кем назначен.
Год спустя выдалась новая командировка. Приехал в Читу, и на подходах к штабу округа меня задержал майор с красной повязкой на рукаве. Как я думал, придраться ему ко мне причин не было. Однако, осмотрев меня с фронта и не найдя изъянов, майор вдруг скомандовал: «Кругом!»
Заведенный навсегда ключом дисциплины, я крутанулся через левое плечо, дав майору возможность оглядеть меня с тыла. А тыл — это тыл.
— Почему не разрезана спинка шинели?! — торжествующе воскликнул майор.
Я никогда раньше не понимал, да и сейчас не понимаю, для чего на офицерской шинели должна быть разрезана спинная складка. У солдатской шинели — другое дело. Там складка имеет функциональное назначение: отстегни хлястик, и получаешь одновременно и подстилку, и одеяло, укутавшись в которое, можно неплохо поспать. Офицерская шинель кроится по иному принципу, и использовать ее, как солдатскую, уже нельзя. Тем не менее складку, которую в пошивочной мастерской зашивают, при ношении шинели нужно разрезать. Это доставляло немало неудобств. Например, в Забайкалье, когда морозы жмут за тридцать, через разрезанную складку изрядно холодит спину. А снаружи сукно покрывается густой изморозью. Вот почему в отдаленных гарнизонах офицеры предпочитали носить шинель с зашитой спинкой. В Чите с этим решительно сражались.
Меня с несколькими изловленными офицерами привели в комендатуру. Собрав удостоверения личности, майор исчез. В просторном предбаннике толпились задержанные по разным причинам нарушители. Как водится, шли разговоры о том, что кому грозит. И тут выяснилось, что прогнозы — дело бесполезное. Комендант был строг. Когда к нему вводили задержанного, он, вроде бы, не произнося ни слова, предпринимал определенные действия. Например, крутил левый ус. Это значило, что нарушителю назначается двое суток ареста. Крутил правый — пять суток. При этом, говоря о коменданте, его не осуждали. Констатировался только сам факт. Вот, мол, какой в гарнизоне оригинальный и строгий хранитель воинского порядка.
Офицеров на ковер выкликали по одному. Выкликнули и меня. Я шел к таинственной двери, ощущая тревогу и досадуя на себя. Приехать в командировку и попасть на губу — перспектива малоприятная.
В просторном кабинете за столом сидел… я даже окаменел от неожиданности — мой прошлогодний партнер по преферансу. Узнал меня и он.
Быстро встал из-за стола, пошел навстречу, протягивая руку.
— Ну, молодец, что зашел.
— Не зашел, — сказал я. — Привели.
— В чем беда?
— Не разрезана спинка шинели.
— У меня дома распорем. — Повернувшись к майору, полковник приказал. — Я занят. Всем задержанным сделайте серьезное внушение и отпустите.
Так нежданно-негаданно вместо гауптвахты я попал в гости.
— Довольны назначением? — спросил полковника. — А как же кавалерия?
— Что кавалерия? — удивился он. — Ты знаешь, кто был комендантом Берлина? — И, зная, что я знаю, все же пояснил: — Генерал-полковник Берзарин…
— Так то Берлин, а это Чита…
— Комендант, он и на Северном полюсе — комендант. Понял?
Дух комендантской гордости витал над миром. И даже туз, который и в Африке носит то же звание, что и в Бурято-Монголии, стал в устах любителя преферанса комендантом на Северном полюсе.
Вечером расписали пульку.
— Ну и что про меня говорят? — поинтересовался полковник, снося прикуп. — Ты ведь сидел в предбаннике…
Я не знал, что ответить на такой вопрос. С одной стороны, разговор дружеский и шел вроде бы на равных, но забывать дистанцию в званиях все же не стоило. Еще с училищных времен память сохраняла такую историю. Случилась она в царские времена, когда Киевским военным округом командовал генерал Драгомиров. Одним из своих приказов командующий запретил офицерам носить шпоры со звездочками — чтобы не травмировать лошадей. И вот однажды, прогуливаясь по городу, командующий встретил молодого офицера. Тот шел, и на его шпорах малиновым звоном заливались преданные анафеме звездочки. «Корнет, — сказал Драгомиров. — Вы не могли не знать моего приказа о шпорах. Почему же пренебрегаете?» Корнет был смелым и, не тушуясь, ответил: «Господин генерал, у вас ведь тоже шпоры со звездочками». Драгомиров с удивлением осмотрел свои шпоры, потом, ласково улыбаясь, сказал: «Вот что, голубчик. Двое суток ареста за нарушение моего приказа. И будьте добры, отсидите еще двое за своего старого, забывчивого генерала…» И отсидел корнет, как миленький. Отсидел сполна — один за двоих.
Нет, что и говорить, беседуя с начальством, стоит помнить уроки прошлого. Потому я ответил крайне неопределенно:
— Говорят — строгий комендант.
Полковник весело засмеялся.
— Во-во! На то и щука в море… У меня по-кавалерийски: все подпруги затянуты. А где слабина, немного коленкой…
Чтобы понятнее стал смысл этих слов представителям нынешнего мотоциклетно-автомобильного поколения, скажу, что, затягивая подпругу, которая на коне крепит седло, всадник вынужден прибегать к некоторым хитростям. Кони не очень любят тугие ремни и нарочно надувают живот, когда их седлают. Неопытный всадник, до отказа затянув пряжку, думает, что дело сделано. Но едва он садится в седло, конь опускает живот, и седло съезжает набок. Часто вместе с незадачливым седоком. Поэтому, затягивая подпругу, кавалерист легонько толкает коленом в брюхо скакуна. Тот рефлекторно ослабляет мышцы, и седло закрепляется надежно и крепко.
Старый кавалерист, ставший комендантом, знал, как что надо крепить.
— Значит, боятся? — переспросил он, и я понял: собственная строгость возвышала полковника в его же глазах. — Это неплохо. Не для себя, для дела стараемся.
Казалось бы, комендантский характер как аксиома — весь на ладони. Но это не так. Все, что связано с человеком, — всегда теорема и, чаще всего, недоказанная.
В пятидесятом году я приехал из Забайкалья в отпуск в Ленинград.
Поезд медленно остановился. И вот, представьте, провинциал — да еще откуда! — с самой что ни на есть периферийной периферии — сходит на перрон, трепеща от ожиданий и радуясь встрече с Северной Пальмирой. Иначе город и называть в те годы не хотелось. Слово «Пальмира» несло в себе столько загадочного, что лучше и не придумаешь. Кстати, где была «Пальмира южная», я в то время так и не знал.
Конечно, в первые секунды, ошарашенный долгожданной встречей, лейтенант бестолково шарил глазами по сторонам в надежде сразу же увидеть нечто исторически значительное: то ли ростральные колонны, то ли памятник Петру под номером один, поставленный Катериной номер два и исполненный скульптором, ставшим знаменитым без всякого номера.