Коменданты — люди особые. Я бы еще сказал — удивительные.
Танкист — всегда танкист. Летчик по характеру и манерам и привычкам отличается от сапера.
Короче, у каждого — у моряка-подводника, ракетчика ПВО, артиллериста — легко заметить отличия, обусловленные делом, которому они посвятили жизнь.
Но вот парадокс — каждый, кому из них выпадает доля стать комендантом, враз утрачивает все профессиональное, что отличало его раньше, и приобретает специфические черты, единые для комендантов моря, воздуха, суши.
Думается, что причиной такой перемены становится особенность комендантской должности.
Каждой ступени воинской службы соответствует точно определенное звание офицера.
Командир взвода — лейтенант или старший лейтенант. Капитан на взводе — свидетельство неблагополучия в карьере. Человек скорее всего проштрафился и понижен в должности.
Командир роты — старший лейтенант — капитан. Командир полка — подполковник — полковник. Генерал, который командует полком, вызывает больше тревоги, чем капитан, принявший взвод. А вот у комендантов должность имеет самые широкие рамки.
Мой старый знакомый майор, служивший комендантом небольшого гарнизона, с гордостью говорил: «Ты знаешь, кто был первым военным комендантом Берлина? Генерал-полковник Берзарин». — «Тебе-то что?» — спрашивал я. «Как что? — удивлялся товарищ. — И он комендант, и я». — «Ты всерьез?» — «Разве таким шутят?»
И в самом деле, какая еще должность имеет размах от майора до генерал-полковника?
Главная черта, общая для всех настоящих комендантов, их постоянная нацеленность на выявление нарушителей. И тут уж им равных трудно найти.
В военной газете Южной группы войск однажды напечатали стихотворение. Не шедевр, но вполне приемлемое, с четким ритмом и звонкой рифмой. Редактора подкупило то, что автором был солдат. И писал он о фронтовике, который идет по городу, а на его гимнастерке «в ряд медали золотом горят».
На другой день после выхода газеты в свет редактору позвонил комендант советских войск будапештского гарнизона генерал-майор Скосырев. И начал с упрека: «Когда редакция перестанет потворствовать нарушителям формы одежды?»
Редактор, не поняв, о чем речь, попросил назвать фамилию нарушителя. Скосырев язвительно ответил: «Это вы доложите мне фамилию. А меры я сам приму».
Все еще считая, что речь идет о ком-то из сотрудников газеты, который нарушил дисциплину, редактор спросил, в чем же суть проступка. «А в том, — ответил комендант, — что приказом командующего войска уже переведены на зимнюю форму одежды, и у меня в гарнизоне никто не может появляться в это время на улице без шинели. Затем, на гимнастерке солдату награды носить не положено. Медали надевают только на парадный мундир».
У настоящего коменданта глаз — алмаз.
Помню, на Дальнем Востоке мне пришлось сдавать предварительные экзамены в академию. Выдержавшие испытания получали звание «кандидата» и право ехать в Москву на сдачу там приемных экзаменов. По строевому уставу знания абитуриентов проверял полковник — комендант местного гарнизона. Человек, как все быстро убедились, он был остроумный, понимавший шутку, но в то же время отличался требовательностью и умением буквально на лету усекать любой непорядок. Этим и воспользовались шутники, без которых офицерский корпус просто немыслим.
Ночью, когда все спали, два «умельца» спороли с кителя капитан-лейтенанта Тихоокеанского флота морские пуговицы и на их место пришили армейские. Моряк подмены не заметил и явился в таком виде на сдачу экзамена.
Как положено, представился: «Капитан-лейтенант такой-то прибыл…» Взглянул на него полковник и сказал: «Были бы вы просто капитаном или лейтенантом, я бы позволил вам тянуть билет. Но вы капитан плюс лейтенант в одном лице. Поэтому извольте привести себя в вид, соответствующий флотским канонам. Даю пятнадцать минут".
Выскочил капитан-лейтенант из аудитории и растерянно объявил страдавшим у дверей товарищам: «Выгнал, а за что?»
Все так и легли в хохоте.
Через десять минут, с помощью друзей-шутников перешив пуговицы, офицер держал экзамен и сдал его. Ставя в зачетном листке отличную оценку, полковник заметил: «А я вот, капитан-лейтенант, каждое утро себя осматриваю на предмет соответствия форме. Мало ли что за ночь может произойти…»
Становление одного коменданта происходило у меня буквально на глазах.
Я приехал в командировку в Читу из Даурии. На улице стоял лютый холод. Мороз придавил спиртовой столбик до минус сорока пяти. В воздухе, струясь, плавали искристые льдинки. Зато в гарнизонной гостинице — старом здании с добротными стенами и угольными печами — было тепло и уютно. Отогреваясь после дня, проведенного на морозе, я возлег на постель и взялся за книгу. Внезапно открылась дверь и на пороге появился этакий Тарас Бульба — крепко сбитый, плотный, с висячими усами. Одет он был в пижаму с широкими продольными синими полосами.
— Преферансисты есть? — спросил вошедший с порога. — Нужен четвертый.
Поскольку конкурентов не оказалось, минуты две спустя мы уже сидели в соседнем номере и метали карты.
Три дня я пробыл в командировке, и три вечера подряд длилась «пулька».
Игрок в пижаме оказался кавалерийским полковником Зозулей. Прислали его с запада с назначением в нашу кавдивизию, но вакансия командира полка оказалась занятой, и кадровики округа спешно подыскивали полковнику другое место. Зозуля был человеком веселым, компанейским, к игре относился серьезно, подолгу думал над каждым ходом, негромко повторял картежные присказки: «Карты — лошади, а ехать не на чем» или «Туз, он и в Африке — туз».
Мы живо интересовались делами полковника, и он подробно докладывал о них вечерами. Судя по его рассказам, должности ему предлагали вполне приличные: командира стрелкового полка, заместителя командира стрелковой дивизии. И всякий раз полковник отказывался. Он не хотел менять синих петлиц и кантов, снимать с погон золотистые подковы, перекрещенные клинками. Кое-кто подтрунивал над полковником, но он оставался неколебим. Что поделаешь, у кавалеристов особая гордость.
Получить кант другого цвета, потерять шпоры для конника было равносильно потере чести. В адрес тех, кто все-таки согрешил, посылались злые, язвительные шуточки. Например, задавали загадку: «Что такое: не гриб, не морковка, а красная головка?» В ответ называлась фамилия кавалериста, ставшего пехотинцем.
Примечательно, что для исконных пехотинцев загадку не употребляли. Они ведь не виноваты, что с красными околышами отродясь. Но кавалерист, утративший синие цвета формы, был не гриб и не морковка.
Преданность синему канту нашла отражение и в песне. В ней кавалерист клялся девушке в любви страшной клятвой:
И если клятве изменю я,
Пусть покраснеет синий кант,
И шпоры пусть мои наденет,
Пехоты младший лейтенант…