— Конец дак скоро. Ну ладно, пойду я, — заторопился он. — Не ровен час увидит кто — мне головы не сносить.
— Погоди еще! — взмолился Илья Петрович.
— Пойду, — сказал вратарь неумолимо. — А я дак буду когда к тебе заходить.
После этого едва не пал духом директор. Но жил теперь от встречи до встречи со звездами да новости нехитрые узнавал.
— Голод-то страшнее прошлогоднего. Патронов к ружьям нет. Сети изорвались, соль вся вышла. Раньше из «Сорок второго» мужики приносили, торговали с ними. И муку, и одежу, и чай, и соль — все подмога была. А нынче — ничего.
— Да что же не уходите вы тогда?
— Старец говорит, нельзя нам отсюда уходить. Всюду в мире погибель — только здесь спасение.
И заныло сердце у Ильи Петровича, точно старец его собственные мысли подслушал или, наоборот, свои нашептал.
— Скажи старцу, что хочу я с ним побеседовать. Пусть потом в яму на веки вечные, но один хотя бы раз поговорить.
Вратарь покачал головой.
— Боишься его?
— Не его. Есть там другой — за всеми доглядывает. Лют он, батюшко. Если прознает, что я с тобой говорил, со свету сживет.
— Все равно скажи старцу, — как заклинание повторил директор. — Самому ему скажи. Знаю я, как вам спастись и что делать. Скажи: затем и пришел. Все равно погибать вам, а так и себя, и всех спасешь. Обещаешь?
Вратарь долго молчал, наконец втянул воздух.
— Обещаю.
Но напрасно ждал Илья Петрович старца, не было ему никакой вести, и товарищ его исчез — только приносили ему через день еду и питье, молча бросали, и опять стихали шаги. От отчаяния узник даже царапины на бревнах забывал делать и счет дням потерял. Уже не жил, а доживал и не знал, сколько дней минуло, и все сделалось ему едино, заживо похороненному в этом срубе. Но однажды сверху чей-то знакомый высокий голос окликнул его. Илья Петрович встрепенулся и поднял ослепшие, опухшие глаза, пытаясь разглядеть, кто его зовет. Вместо старца и вместо знакомца своего, не забывшего доброго дела, в полумраке летних сумерек увидел он совсем другого человека, кого меньше всего ожидал да и меньше всего хотел увидеть.
Глава IV. Второе пришествие Искупителя
Он глядел на Илью Петровича так же насмешливо и снисходительно, как в пору их ночного разговора на кладбище, — гладкое лицо блестело, и глаза равнодушно скользили по изможденному, грязному арестанту.
— Как вы сюда попали? — изумленно спросил Илья Петрович.
— Нанял в Огибалове пожарный вертолет. Вы лучше скажите, что не ожидали такого приема? Хотели теплое местечко на корабле занять, а оказались в трюме.
— Может быть, и ожидал, — сказал директор тихо. — Может быть, другого и не заслужил. Что с Машей?
— Пока что она на верхней палубе. Старец имеет к ней интерес, берет ее на богослужения и обучает своей грамоте.
— Слава Богу!
— Но долго это не протянется. Следующей зимы они не переживут.
— Я знаю, — ответил Илья Петрович печально. — Вы имеете на них почему-то влияние. — Он медленно соображал и плохо подбирал слова. — Если они не хотят говорить со мной, то убедите их обратиться к властям.
— Да помилуйте, какие власти им станут сегодня помогать? Таких Бухар со стариками и старухами по России сотни тысяч наберется — никаких денег не хватит.
— Но что же делать?! — воскликнул директор в отчаянии.
— Ничего не делать. Их время прошло, и не надо мешать им уйти. Они уйдут, как уходили древние цивилизации, оставив после себя груду сокровищ и тайну, которую люди будут разгадывать. А на их место придут другие.
— Да как вы можете так бессердечно рассуждать, вместо того чтобы спасать живых людей?
— Для них спасение — совсем не то, что для вас, и смерть — лишь избавление от антихристова мира. Они и живут-то ради того, чтобы поскорее умереть и избавить души от бремени греховных тел.
— А Маша? — вскричал Илья Петрович.
— Ее они возьмут с собой.
— Она же святая!
— Никто не бывает святым при жизни, милый мой прогрессор.
— Что вы этим хотите сказать?
— Ваша отличница будет скрашивать своим присутствием их угасание, а когда придет срок, то вместе с ними оставит грешный мир.
— Святая мученица уберегла ее тогда, убережет и теперь.
— Какая святая мученица? Ей-богу, раньше вы производили впечатление более благоразумного человека. Да неужели ж вы в самом деле поверили, что кости женщины оказались в том самом месте, где шарахнула семьдесят лет спустя молния, и это спасло девчонку?
— Значит, все-таки это был подлог? — спросил Илья Петрович упавшим голосом.
— А вы что же, чуда хотели?
— Мне не чудеса нужны! Я обмана не приемлю!
— Как же вы в скиту-то жить собирались? Тут на каждом шагу, начиная со старца, сплошной обман. Беда с вами, интеллигентами, как втемяшится что в башку, хоть кол на голове теши. Из университетов — в яму норовят. Но чуть что не по ним, сразу бунтуют.
— Убедите их отпустить ее!
— Это бесполезно.
— Тогда помогите бежать — ведь вы свободны.
— Я не хочу оказаться по соседству с вами или же быть привязанным голым к сосне на съедение комарам. Они с нее не спускают глаз.
— Что они собираются сделать? Вам известно?
— Полагаю, что скоро в этом благословенном месте вспыхнет большой костер и запахнет человечьим мясом.
— Господь этого не допустит. — Илья Петрович поднял на Люппо безумные глаза.
— Господь уже столько всего допускал, что надеяться на Него было бы по меньшей мере легкомысленно. Хозяин наш, как и самые верные его поклонники, любит кровь.
— Неправда, Он милосерден.
— Он жесток, Илья Петрович, запомните это. В этом Его сила и правда. Вы никогда не задумывались над тем, что все эти войны, аварии, катастрофы, эпидемии, взрывы, которыми переполнена человеческая история, есть не что иное, как дань, которая берется с людей за то, чтобы был продлен срок их существования? Бухара станет просто еще одним жертвоприношением в общечеловеческую свечу.
— А вы пришли смотреть на агонию этих людей, чтобы потом прибрать к рукам их богатство?
— Ничего-то вы так и не поняли, глупый директор. У меня в этой драме иная роль. У нас есть немного времени, и я хочу напоследок развлечь вас беседой, которую мы когда-то так и не окончили. Я глубоко равнодушен к людям, которые мне не подобны, но к вам чувствую странное влечение. Этакую смесь любви и ненависти, которую не испытывал еще ни к кому. Даже к тому безумному, возомнившему себя Микеланджело. Быть может, дело в том, что вы девственник. Вы ведь девственник, Илья Петрович? Так вот я хочу вам кое-что сказать. Как белый голубь белому голубю. Из этой ямы вы все равно никогда не выберетесь, вы прожили жизнь бестолковую и погибнете вонючей смертью, но я хочу, чтобы вы знали: то будущее, ради которого вы жили и к которому стремились, та сила, которую вы искали и которой хотели служить, она — за мною.